Ангелы Опустошения - Джек Керуак Страница 60

Давайте будем как Дэвид Д’Анджели, давайте молиться стоя на коленях каждый сам по себе – Давайте скажем «О Мыслитель всего этого, будь добр» – Давайте умилостивим Его, или это, чтобы оно было добрым в тех своих мыслях – От Него требуется только думать добрые мысли, Господи, и мир спасен – А каждый из нас и есть Бог – Что ж еще? И что еще если мы молимся стоя на коленях в уединенности?

Я сказал свой мир и покой.

У Мэла мы тоже побывали (Мэл Именователь, Мэл Дэмлетт), после сейшна, и вот он в своей аккуратной матерчатой шапочке и аккуратной спортивной рубашечке и в клетчатом жилете – но бедняжку Малышку жену его прет по «Миллтаунам», [81]и она вся изводится когда он выходит с нами выпить – Это я сказал Мэлу за год до этого, услышав что он спорит и ссорится с Малышкой, «Целуй ее живот, просто люби ее, не сражайся» – И это действовало целый год – Мэл всего-навсего работает доставщиком телеграмм в «Западном Союзе», гуляет по улицам Сан-Франциско с тихими глазами – Мэл вежливо идет со мною теперь туда где у меня в выброшенном ящике из-под китайской бакалеи запрятана бутылка, и мы немного чествуемся как встарь – Он больше не пьет но я говорю ему «Эти несколько глотков пускай тебя не беспокоят» – О Мэл был еще тот любитель! Мы валялись на полу, радио на всю катушку, пока Малышка была на работе, с Робом Доннелли мы валялись там холодным туманным днем и просыпались только взять еще пузырь – еще квинту «токая» – чтоб выпить ее под новый взрыв разговоров, потом все втроем засыпали на полу снова – Худший запой что у меня был – три дня такого и ты больше не жилец – И в этом нет нужды

Господи будь милостив. Господи будь добр как бы Тебя ни звали, будь добр – благословляй и наблюдай.

Следи за теми мыслями, Господи!

Все у нас этим и закончилось, пьяные, фотки наши сняты, и спали у Саймона а наутро были Ирвин и Рафаэль и я теперь уже неразрывно сплетенные в своих литературных судьбах – Считая что это важная вещь —

Я стоял на голове в ванной чтобы подлечить ноги, после всего пиенья-куренья, а Рафаэль открывает окошко ванной и вопит

– Смотрите! он стоит на голове! – и все несутся позыбать, включая Лазаря, и я говорю

– Ох бля.

Поэтому Ирвин позже в тот же день говорит Пенни «Ох иди постой на голове на перекрестке» когда та спросила его «Ох что же мне делать в этом безумном городе с вами безумными парнями» – Ответ достаточно законный но детишкам не следует ссориться. Потому что мир охвачен пламенем – глаз в огне, то что он видит в огне, самое видение глазом в огне – это лишь означает что все кончится чистой энергией и даже не ею. Это будет блаженственно.

Честное слово.

Я знаю потому что вы знаете.

К Эрману, наверх, на этот странный холм, мы отправились, и Рафаэль сыграл нам свою вторую сонату для Ирвина, который не совсем понял – Но Ирвину нужно понять так много про сердце, про то что сердце говорит, что у него нет времени понимать гармонию – Мелодию-то он понимает, и климактические Реквиемы которыми дирижирует для меня, как бородатый Леонард Бернстайн, в громадных рукопростертых финалах – На самом деле я говорю «Ирвин, из тебя выйдет хороший дирижер!» – Но когда Бетховен вслушивался в свет и на горизонте его городка был виден маленький крест, его костистая скорбная голова понимала гармонию, божественный гармоничный мир, и никогда не было никакой нужды дирижировать Симфонией Бетховена – Или дирижировать его пальцами по сонатам —

Но все это разные формы одного и того же.

Я знаю что непростительно перебивать историю таким вот трепом – но я должен снять его со своей груди иначе умру – Умру я безнадежно —

И хотя умирать безнадежно не есть в самом деле умирать безнадежно, и это всего лишь золотая вечность, это не по-доброму.

Бедолага Эрман к этому времени пластом лежит от лихорадки, я выхожу и вызываю ему врача, который говорит:

– Мы ничего не можем сделать – скажите ему чтоб пил побольше соков и отдыхал.

А Рафаэль вопит:

– Эрман ты еще должен показать мне музыку, как играть на пианино!

– Как только полегчает

Печальный день – На улице убывающего дикого солнца Левеск-художник выделывает тот безумный лысоголовый танец который меня так напугал, будто танцевал сам дьявол – Как эти художники могут такое принять? Он вопит какие-то насмешки кажется – Троица, Ирвин, Рафф, я, отправляется этой одинокой тропой —

– Я чую дохлого кота, – говорит Ирвин —

– Я чую дохлого славного китайца, – говорит Рафаэль, как и прежде подобрав руки в рукава широко шагая в сумерках вниз по отвесной тропе —

– Я чую дохлую розу, – говорю я —

– Я чую сладкое старье, – говорит Ирвин —

– Я чую Власть, – говорит Рафаэль —

– Я чую печаль, – говорю я —

– Я чую холодную розовую лососину, – добавляю я —

– Я чую одинокую сладкогоречь паслена, – говорит Ирвин —

Бедняга Ирвин – Я смотрю на него – Мы знаем друг друга пятнадцать лет и не отрывали друг от друга тревожных взглядов в пустоте, теперь это подходит к концу – будет темно – мы должны быть мужественными – не мытьем так катаньем мы выберемся на счастливое солнышко своих мыслей. Через неделю все это будет забыто. К чему умирать?

Мы грустно заходим в дом с билетом в оперу, данным нам Эрманом который не сможет пойти, велим Лазарю принарядиться к своему первому в жизни вечеру в опере – Мы завязываем ему галстук, выбираем ему рубашку – Мы причесываем его —

– Чё я там буду делать? – спрашивает он —

– Просто врубайся в людей и в музыку – будет Верди, давай я тебе всё расскажу про Верди? – вопит Рафаэль и объясняет, заканчивая объяснение длинным пассажем про Римскую империю, – Ты должен знать историю! Ты должен читать книжки! Я скажу тебе какие книжки читать!

Саймон тоже там, нормалёк, мы все берем такси до оперы и высаживаем там Лазаря и едем дальше увидеться в баре с Маклиром – Патрик Маклир поэт, наш «недруг», согласился встретиться с нами в баре – Мы высаживаем Лазаря среди голубей и людей, внутри огни, оперный клуб, отдельный шкафчик в гардеробе, ложи, драпировки, маски, будут давать оперу Верди – Лазарь увидит все это погруженным в гром – Бедный пацан, он боится входить туда один – Он волнуется что скажут о нем люди —

– Может с девчонками познакомишься! – подталкивает Саймон и в натуре толкает его. – Иди, развлекайся, ну же. Целуй их и щипай их и мечтай об их любви.

– Ладно, – соглашается Лазарь и мы видим как он скачет в оперу в своем сборном костюме, галстук развевается – целая жизнь для «Симпатяги» (как звала его учительница в школе) жизнь скачек в оперы смерти – оперы надежды – чтобы ждать – наблюдать – Целая жизнь снов о потерянной луне.