Я буду рядом - Кун-Суук Шин Страница 60

– Я читала ваш дневник.

Она не сказала «дневник Миру», а назвала его «ваш дневник».

– Этот дневник в доме ее бабушки.

– Прошу вас, позвольте мне поговорить с Миру.

В тот момент силы окончательно меня оставили. Сжимающие трубку ладони нещадно вспотели, колени ослабели. Наверное, я уже тогда догадывалась, вернее, знала: уже никогда не смогу услышать ее голос.

– Пожалуйста, позовите Миру к телефону.

Ее мать глубоко вздохнула.

– Где она? – продолжала настаивать я.

На другом конце провода воцарилась гробовая тишина.

– Прошу вас, не вешайте трубку, – попросила я.

– Она умерла.

– Как?

– Она перестала есть.

– Что?

– Ты меня слышишь? Она умерла.

С трубкой в руке я безучастно смотрела в окно. Мне вдруг показалось: телебашня Намсан, которая, казалось, вечно будет возвышаться на своем месте, вдруг развалилась и обрушилась сверху на крышу моей чердачной комнаты.

Мать Миру сказала, что и подумать не могла о решении Миру отправиться жить в пустой дом бабушки. А мы с Мен Сё были слишком поглощены событиями на улицах города, чтобы искать Миру. Она была совсем одна, когда отправилась в дом бабушки. В то время, когда я и Мен Сё спрашивали друг друга, есть ли новости о Миру, она была совсем одна в том доме. Мне хотелось узнать подробности, но ее мать ответила:

– Теперь это все в прошлом, – и повесила трубку.

Но спустя несколько дней она сама позвонила мне. Когда я взяла трубку, она ласково назвала меня Юн-а. И это выглядело вполне естественно.

– Я собираюсь в дом бабушки Миру, – сказала она. – Хочешь поехать со мной?

Я вышла на станции в городе, где жили родители Миру. Ко мне подошел человек, с виду напоминающий водителя, и спросил, не я ли Чон Юн. Я пошла следом за ним. Мать Миру уже сидела в серебристо-серой машине. Она была одета во все черное. Сразу бросалось в глаза – она из аристократической семьи. Я уже хотела забраться на переднее сиденье, но она велела мне сесть рядом с ней. В машине я увидела Эмили, развалившуюся перед задним стеклом. Я рассматривала кошку, но она даже не пошевелилась, словно забыла меня. По пути в дом бабушки Миру никто не сказал ни слова. Только когда машина повернула за крутой поворот, мать Миру обернулась ко мне. Черная одежда еще больше оттеняла ее бледное лицо. Она взяла меня за руку, которой я изо всех сил цеплялась за сиденье, чтобы не раскачиваться из стороны в сторону на крутых поворотах. Ее лицо ничего не выражало, но я ощутила ее тепло и силу, когда она попыталась защитить и успокоить меня. Я смотрела прямо перед собой. И все же мне удалось угадать черты Миру в профиле ее матери – изящный удлиненный нос, гладкий лоб, пухлые, чувственные губы и гибкая шея под густой копной зачесанных наверх темных волос. Мне показалось: я вижу немного постаревшую Миру. В те моменты, когда машина преодолевала ухабы и кочки на горной дороге, она осторожно отпускала мою руку. Ее взгляд блуждал где-то за окном машины. Так продолжалось еще некоторое время, и, наконец, мы подъехали к дому бабушки Миру.

Деревня располагалась у подножия горы. Хотя ее и деревней было сложно назвать, ведь здесь оказалось всего три дома, построенных на приличном расстоянии друг от друга.

– Вероятно, она хотела жить здесь так же, как ее бабушка.

Мать Миру впервые заговорила со мной с тех пор, как мы отъехали от вокзала.

– Люди видели, как Миру работала во дворе и в огороде, обрабатывала землю мотыгой. Она носила бабушкины мешковатые брюки и шляпу. Сначала они испугались, приняли ее за покойную бабушку.

Дом был в точности таким, как его описывала Миру. Он показался мне настолько знакомым, будто я уже неоднократно здесь бывала. Во дворе росли хурма, слива и вишня, в буфете стояли медные миски, рядом лежали медные ложки и палочки. В сарае царил полный порядок, инструменты и сельскохозяйственные орудия были аккуратно разложены по своим местам или развешаны по стенам, как еще при жизни бабушки Миру. Здесь оказались и ее шляпа, резиновые сапоги, плащ. Неужели это то самое место? Место, куда во время войны отправилась бабушка Миру со своей маленькой дочкой на спине – матерью Миру? Место, где она построила дом, напоминавший ей дом ее детства, в который она уже никогда не могла вернуться? То место, где старшая сестра Миру поранила колено и больше не смогла танцевать? Место, где Миру провела последние дни своей жизни? С внешним спокойствием я смотрела на ствол сливы. Вот здесь, в тот злополучный день, сестра Миру давала свое последнее представление.

– Этот дом скоро снесут. – Тишину нарушил безучастный голос матери Миру.

– Да?

– Поэтому я попросила тебя приехать. Мне хотелось, чтобы ты все увидела своими глазами. Ведь именно здесь она провела свои последние дни.

Мне вдруг показалось, что я вижу маленькую Миру, которая пытается открыть замок любым острым предметом, попадающимся под руку. Она повторяет, словно заклинание, одно лишь слово: «Откройся, откройся, откройся!»

Мать Миру открыла дверь пустого дома и обернулась ко мне. Я отвела взгляд от сливы и направилась к ней. Она вошла в дом и тихо пробормотала:

– Она была невероятно сильной для девушки, которая не притрагивалась к пище…

«Почему? Почему?» Я закусила губу, чтобы не произнести вопрос вслух.

– Она страдала анорексией, – тихо произнесла мать Миру в ответ на мои мысли. – Миру винила себя в том, что ее сестра больше не может танцевать. Она отказывалась есть до тех пор, пока сестру не выписали из больницы. Вот так все и началось.

– Что?

– Если анорексия начинается, ее уже не остановить. И хотя она стала тоненькой, словно бамбуковая веточка, Миру принималась рыдать и никак не останавливалась. И никто не мог понять, откуда у нее только силы берутся. Дом сотрясался от ее рыданий. На некоторое время ей становилось лучше, но потом болезнь вспыхивала с новой силой. Затем снова улучшение и снова рецидив. Даже в средней школе она постоянно ложилась в больницу. Иногда ее даже приходилось кормить силой через трубочку, если она наотрез отказывалась от еды. Но с пятнадцатилетнего возраста обострения прекратились, и мы решили, что болезнь окончательно отступила.

Я впервые услышала об этом. Неужели, записывая каждый съеденный кусочек, Миру таким образом боролась с той частью своего «я», которая не желала есть вообще? Мать Миру распахнула дверь в дальнем конце гостиной и вошла в комнату. Я подошла к двери и заглянула внутрь. Пол здесь был поцарапан, обои изодраны, шкаф и подоконник покрыты глубокими трещинами.

– Вот, посмотри. – Мать Миру опустилась на колени и коснулась пальцами царапин. – Это сделала Эмили.

Я остолбенела, не в силах понять, что же случилось с Миру, при словах матери о кошке я разразилась рыданиями. Неужели только Эмили все это время пыталась помочь Миру? Я вошла в комнату и осторожно коснулась поцарапанного шкафа. Перед моим мысленным взором промелькнули крохотные коготки Эмили. Некоторые отметины были отчетливыми, другие – едва заметными, а третьи – очень длинными. Эмили! Я торопливо вытерла глаза. Даже когда мы подъехали к дому, Эмили осталась на заднем сиденье машины. Неужели отметины от кошачьих когтей – это попытка Эмили во что бы то ни стало остановить Миру? Я стояла рядом с матерью Миру, и мы вместе смотрели на поцарапанный пол.