Пианисты - Кетиль Бьернстад Страница 60

Перед самым Рождеством я встречаю Марианне Скууг. На перекрестке с улицей Кристиана Ауберта. Я возвращаюсь из ольшаника, как всегда погруженный в свои мысли. Но увидев ее перед собой, я раскидываю руки в стороны. Она тоже.

— Наконец-то мы встретились!

— Ты мог бы позвонить мне, — говорит она с улыбкой.

Знает ли она, как она похожа на Аню? Что Аня ей рассказала? Пристыженный, я опускаю глаза.

— Мальчик мой!

Она прижимает меня к себе. Я чувствую тяжесть ее тела. Нас обоих охватывает сильное чувство. Она больше похожа на ту Аню, о которой я мечтал, чем сама Аня.

Марианне смотрит на часы.

— Мне надо домой. Мы собираемся сегодня печь пряники.

Я не знаю, что сказать. Представляю себе эту картину. И растерянно поднимаю на нее глаза.

— С тобой все в порядке? — озабоченно спрашивает она. — Ты такой бледный.

— Я в порядке.

Но она замечает, что что-то не так.

— В чем дело?

Я отрицательно мотаю головой. Как бы там ни было, а случилось не то, что ей следует знать. Я вижу, что она сердится. Неужели она не видит того, что происходит с ее дочерью? Неужели так и уйдет домой печь пряники, не задав мне о ней ни одного вопроса?

— По-моему, Аня нервничает перед своим концертом, — говорю я.

Она внимательно смотрит на меня, держа обеими руками мою голову, мы стоим друг к другу ближе, чем следует.

— Ты хочешь мне что-то сказать, Аксель?

— Да. Аня очень похудела. Даже страшно. Неужели вы этого не видите? Кожа и кости. У нее совсем нет сил. Ей семнадцать лет, а вы посылаете ее на сцену играть с Филармоническим оркестром. О чем вы думаете?

Марианне мотает головой, словно защищаясь от моих слов.

— У Ани свой путь, и она идет по нему вместе с отцом.

Меня возмущает ее трусливость. Ведь она тоже в ответе за дочь.

— Ну так передай ей привет, — сердито говорю я. — Можете печь свои пряники. Господи, Марианне! Как ты не понимаешь, что Аня слишком лояльна к вам обоим?

Она хочет что-то сказать, но я уже повернулся к ней спиной, испуганный своим гневом и своим чувством к ней. И уже поднимаюсь к Мелуму.

Новогодний вечер 1969 года

Новый год. 1970. Маргрете Ирене пригласила Союз молодых пианистов к себе домой. Ее занимает полет на Луну, «Аполлон-12» и отмена британским парламентом смертной казни. А тут еще появился новый самолет «Боинг-747». Берущий на борт до четырехсот пассажиров. И еще она хочет снова погадать мне.

Я ничего не рассказал ей про Аню. Это отвратительно. Но теперь уже слишком поздно. Мы продолжаем, как раньше.

Ани на вечере нет. Это неудивительно. Она по телефону извинилась перед Маргрете Ирене. Может быть, сослалась на головную боль. Я даже не спрашиваю, потому что хочу, чтобы до концерта ее оставили в покое. Конечно, я послал ей цветы, но не знаю, дошли ли они до нее. У меня в голове еще не укладывается то, что случилось. Что я переспал с Аней Скууг. То, что произошло в тот вечер, слишком печально и странно. Мы еще не виделись друг с другом. Прошло Рождество. Я видел ее только в окно по дороге от трамвая на Эльвефарет. Она одевается так, что не видно, какая она на самом деле худая.

Но ведь она неестественно худая, думаю я, пока мы садимся за стол у Маргрете Ирене. Союз молодых пианистов, собравшийся встретить Новый год, наверное, мы собрались вместе в последний раз перед тем, как разлетимся в разные стороны. Может, поэтому Аня и не пришла, она понимает, что это мимолетно и что о ее отсутствии никто не пожалеет, кроме меня. Но Ребекка здесь. И Фердинанд тоже. И несколько юных странных созданий из Бэрума, которых откопала Маргрете Ирене и которые весь вечер слушают пластинки из богатого собрания семейства Флуед, не принимая участия в нашем разговоре.

Для меня сегодня самая интересная — это Ребекка. Что она думает о происходящем? Она умопомрачительно красива. Белоснежная кожа. Мелкие веснушки. Пронзительно голубые глаза. Она уже отдаляется от нас, во всяком случае от нашей среды, и, может быть, я особенно люблю ее именно за это. Нас угощают сыром-фондю. Отец Маргрете Ирене много колесит по свету. Но вишневая настойка слишком крепка. Спирт обжигает горло. Мы с трудом глотаем белый хлеб.

— Ты не жалеешь? — спрашиваю я Ребекку.

— Это было самое правильное решение в моей жизни, — отвечает она.

У Маргрете Ирене готов гороскоп Ребекки, она машет листом бумаги.

— Здесь ясно видно, что этого следовало ожидать!

Я обмениваюсь взглядом с Фердинандом, моим конкурентом, которого я вообще-то не боюсь, он слабоват и будет дебютировать после меня. Он амбициозен, но какой-то чересчур замедленный. Я не представляю себе, что это может хорошо кончиться. Пока что я остаюсь фаворитом, тем, кто может произвести сенсацию, хотя сам не понимаю, почему. Однако я не против того, чтобы они так думали. Только пусть пройдет какое-то время после дебюта Ани Скууг.

Мы пьем вино, заедая его сыром-фондю. Мы молоды и вскоре вступим в борьбу. У нас еще есть немного времени.

Маргрете Ирене пока не собирается выступать с дебютным концертом. Говорит, что сначала хочет поехать в Вену и позаниматься с профессором Сейдльхофером. А Фердинад собирается в Лондон. К Илоне Кабош.

— А когда твой дебют? — спрашивает Ребекка и смотрит на меня невинными голубыми глазами, но вполне дружелюбно.

— Об этом мне надо поговорить с Сельмой.

— Ты зовешь ее просто Сельма?

— Да, это получилось как-то само собой. Но я знаю, что ты предпочитаешь звать ее фру Люнге.

Ребекка улыбается:

— Наверное, я слишком хорошо воспитана.

— Ты перестала поддерживать с ней отношения?

— Да. Когда я отказалась от карьеры, она потеряла ко мне интерес.

— Не может быть! — Маргрете Ирене широко открывает глаза.

— А что тут странного? Она надеялась прославиться как педагог. А я ее подвела. Теперь у нее осталась только Аня.

— И еще я.

— Да, но первая — Аня. Бедная девочка.

— Почему бедная?

Ребекка задумывается.

— Наверное, мне не следует говорить об этом, — произносит она наконец. — Но с другой стороны, может, вам полезно это знать. Когда фру Люнге поняла, что я решила отказаться от карьеры, она увела меня в пустую комнату и сказала: «Никто не разочаровал меня сильнее, чем ты».

— Так и сказала? — недоверчиво спрашивает Фердинанд.

— Да. Я не поверила своим ушам. Но она действительно так сказала.

— Неужели твой отказ от карьеры она восприняла как измену лично ей?

— Да, представьте себе. Косвенно я изменила ей и тогда, когда испортила свой дебют, запутавшись в собственном платье. Она сказала, что ждала от меня большего. Я была у нее первой дебютанткой за много лет. У меня уже давно появилось чувство, что с моей помощью она хочет кому-то что-то доказать. Предполагалось, что это будет блестящий дебют. Я, заурядная богатая девушка, должна была показать всему миру, чего может добиться настоящий педагог.