Спасенная с "Титаника" - Лия Флеминг Страница 60

Мэй показалось, будто она спала долгим сном: отяжелевшие руки и ноги затекли, язык распух, во рту пересохло. Пальцы нащупали тонкую ночную сорочку, которая задралась и едва ее прикрывала. Она попыталась приподнять голову, и в затылке запульсировала боль. Что она тут делает?

Во власти страха, она обессиленно опустилась на подушку. Какая разница, где она, ведь она так устала… Голову словно набили мягкой ватой. Мэй пока не могла вспомнить, как попала сюда, и только на краю сознания, одурманенного тяжелым сном, мелькали обрывки длинного путешествия. В горле саднило.

В палате помимо нее были и другие женщины. Шаркая по комнате, они с любопытством поглядывали на Мэй, но быстро шмыгнули по своим местам, когда вошла сестра в жестком накрахмаленном колпаке. Увидев, что Мэй открыла глаза, сестра улыбнулась.

– Ну вот, миссис Смит, наконец-то вы пришли в себя, – удовлетворенно произнесла она.

– Где я?

– В больнице Святого Матфея, дорогая. Здесь вы как следует отдохнете и выспитесь.

Мэй не поняла. Она что, в дурдоме, где держат сумасшедших?

– Где я? – повторила она вопрос.

– Я ведь уже сказала, в больнице.

– В какой?

Память по кусочкам возвращалась. Поезд, толпа детей, море… О боже, море!

– Где Элла, моя дочь?

Мэй резко села, собираясь встать с постели, но перед глазами все поплыло, и она едва не потеряла сознание.

– Ложитесь, ложитесь, миссис Смит. О вашей дочери хорошо заботятся, не волнуйтесь.

– Мы приехали в Колвин-Бэй… на поезде. Я в Уэльсе?

Почему ее губы не шевелятся, когда она хочет что-то произнести? Каждое слово дается с трудом.

– Разве я говорю на валлийском? Вы в Бернтвуде, в больнице Святого Матфея, уже больше недели. Пожалуйста, не надо волноваться, вам необходим покой. И прошу, не беспокойте других пациентов. Я скажу доктору Спенсу, что вы пришли в себя. Он наверняка захочет поговорить с вами.

Что же я такого сделала, что меня упекли сюда? – недоумевала Мэй. Она мысленно порылась в памяти, и острые осколки больно укололи ее: она вспомнила, как била руками по воде и кричала. Но почему? И где Элла? Странно, что она не ощущает тревоги, и внутри все словно онемело.

– Я должна идти домой. Нечего разлеживаться, меня ждет работа и домашнее хозяйство.

– Если вы не успокоитесь, мы опять уколем вам снотворное, – предупредила сестра и склонилась над Мэй, чтобы поправить простыни. – Необходимо, чтобы ваш рассудок отдыхал, а не возбуждался. У вас сильное нервное истощение.

– Когда я смогу увидеть Эллу?

– Детей сюда не пускают, но к вам уже приходили ваши знакомые. Они передадут дочери все новости.

– Какие знакомые?

– О вас справлялась дама из собора. Дважды заходила и приносила цветы. Видите эти прекрасные гладиолусы? – Сестра указала в сторону, на вазу, в которой стоял большой букет остроконечных цветов самых разных оттенков.

Неужели заходила жена директора колледжа? Весьма любезно с ее стороны.

– Простите, что доставила беспокойство, но мне нужно домой.

– Нет, моя дорогая, это никак невозможно, по крайней мере, пока вы не поправитесь. Вы ведь пытались утопиться.

– Я… что? – Мэй съежилась под простынями.

– Вы забежали в море, вас пришлось уводить на берег силой. Напугали людей своими причудами. Согласитесь, подобные вещи нельзя допускать.

От слов сестры голова у Мэй пошла кругом. Если бы только она могла вспомнить! Однако в памяти все сливалось в одно цветное расплывчатое пятно, а отдельные картинки, едва только Мэй пыталась вглядеться в них пристальнее, распадались на мелкие кусочки. Да, там было море… гладкое и блестящее, как серебряное зеркало, которое показывало Мэй ее же собственные грехи. Ей хотелось разбить это зеркало. Оно возвращало те картины, которые больше никогда не хотелось видеть: волны, смыкающиеся над головами, корабль, уходящий под воду, в коварную океанскую глубину… Мэй почувствовала, что сейчас заплачет, но слез не было – глаза оставались сухими, в них щипало. Почему я здесь? Что я натворила? И где малютка, которую вытащил из воды капитан?

Устыдившись, Мэй отвернула лицо от сестры, мечтая вновь погрузиться во мглу забвения, растаять в осеннем тумане, который ранним утром поднимается над прудом Стоу.

Дни тянулись унылой чередой. Все вокруг казалось блеклым и бесцветным. В ветхом, застиранном больничном белье Мэй чувствовала себя нелепо, точно это была не она, а какая-то другая женщина, утратившая самое себя. Еда в столовой была безвкусной, как жеваная бумага; тело, накачанное лекарствами, налилось свинцовой тяжестью. Мэй с трудом выползала во двор на прогулку, с трудом переставляла ноги, двигаясь по больничным коридорам.

Из открытых окон тянуло дымом костров, и когда она, шаркая, обходила вокруг больницы, сухие листья хрустели под башмаками, будто толченое стекло. Пальцы распухли и перестали гнуться, поэтому, сидя в рабочей комнате, Мэй лишь смотрела, как другие плетут корзины. Она не могла сосредоточиться ни на вязании, ни на набивке мягких игрушек. Время от времени сестра уговаривала ее заняться чем-нибудь полезным.

– Не могу, – жаловалась Мэй. – Руки не слушаются.

Все происходило словно в замедленном темпе. Мэй наблюдала за женщиной, которая плела кружева при помощи заостренных палочек: склонившись над валиком, она сосредоточенно переплетала нити, не обращая внимания на зрительницу. Если бы и Мэй могла с головой уйти в какое-нибудь занятие…

Она теребила катушки с намотанными на них нитками и видела себя совсем юной девочкой, полной надежд, слышала щелканье станков, разговоры товарок, перекрикивающих шум машин. Она снова была на бумагопрядильной фабрике, молодая, энергичная, верящая в любовь и светлое будущее. Куда делась та девушка? Кто эта грязная старуха, сгорбленная от горя?

– Не хотите попробовать? – спросила сестра, подводя ее к месту, с которого можно было наблюдать, как создаются кружева. Хлопчатобумажные нити послушно следовали за коклюшками, и кружево выплеталось так незаметно, так волшебно!.. Ритмичное мелькание катушек и палочек заворожило Мэй, загипнотизировало взгляд. Она подумала о сетях, что ткут пауки: тонких, прозрачных, с широкими проемами между нитями. Ее разум – точно отрез кружева, в нем тоже много дырчатых проемов и узелков. Джо и Элен, Элла, океан и та роковая ночь. Закончатся ли когда-нибудь кошмары?

Как теперь разобраться в себе? Она слишком утомлена и объята страхом. Зато она может переплетать нити, создавая что-то новое. Мэй сидела и внимательно смотрела на тонкие заостренные коклюшки, которые порхали над валиком, словно чьи-то изящные пальцы. Да, она тоже попробует.

Позже, гуляя вокруг внешнего корпуса лечебницы, Мэй вдруг поняла, что больница Святого Матфея – не такое уж страшное место. Здание величественно высилось над округой, точно замок, вырастающий из тумана, и Мэй испытала благоговейный трепет перед его огромными размерами. Она слыхала о нем, но никогда не видела. Здесь ей не нужно задумываться о грядущем дне и готовить еду, можно просто сидеть в большой столовой и есть, что подадут. Конечно, ей поручают какую-то несложную работу, однако остается много времени, когда она может сидеть с коклюшками и плести узоры из нитей, обучаясь новому ремеслу, которое расслабляет ее негнущиеся пальцы.