Охота на викинга - Нильс Хаген Страница 60

— А что, есть такая угроза? — спрашиваю, не поднимая головы — очень жарко, но жар уже не убийственный, а приятный. Тело наливается легкостью, голова проясняется… — Кому-то не нравится русская баня?

— Конечно, — голос Иннокентия Геннадиевича возвращается на нормальный уровень и рокочет где-то чуть выше меня. — Глобализация вообще пагубно отразилась на многих русских культурных особенностях и традициях. Утрачены навсегда финифть, зернь, скань…

— Я покупал финифть в подарок маме, — говорю, все так же опустив голову. Жарко. С носа капает. — Красиво…

— То, что вы покупали в Москве, — это уже не настоящее народное искусство, а фальшивка. Подделка, — уверенно режет Иннокентий Геннадиевич. — Сейчас развелось множество дельцов, желающих подзаработать на доверчивых любителях истинно русской культуры. И только немногие подвижники, такие вот, как ваши новые родственники…

«Родственники…» — эхом отдается у меня в ушах. Мне внезапно становится очень грустно и обидно за русскую культуру и при этом необычайно радостно оттого, что Олег и Костя — такие замечательные люди.

— …Остаются верны традициям. Они открыли предприятие по производству изделий традиционных народных промыслов… Хорошие перспективы… развитие туризма в России… в ближайшем будущем… риски минимальны… высокая доходность…

Голос Иннокентия Геннадиевича то отдаляется, то приближается. Я закрываю глаза. Шумят в вышине сибирские кедры, на изумрудный луг выходят красивые ясноглазые девушки в красных сарафанах…

— …Но вы же знаете главную проблему России — коррупция. Ваши родственники попали в лапы к алчному и хищному чиновнику…

На поляну, где водят хоровод девушки, выползает огромный мохнатый арахнид. Щелкая челюстями, с которых капает ядовитая слюна, он заплетает красавцы-кедры липкой паутиной…

— …попали в беду. Долг велик, а в случае неуплаты или просрочки возможны большие осложнения — тюремный срок или даже…

Я резко открываю глаза, вскидываюсь.

— Что?! Вам, Олегу и Косте угрожают?! Кто?

— Тихо, тихо, — Иннокентий Геннадиевич похлопывает меня по мокрому горячему плечу. — В бане нельзя делать резких движений — голова может закружиться. Предлагаю пойти передохнуть, пивка попить. Там и договорим…

— Вы очень симпатичный человек, Нильс. Мне хочется называть вас по отчеству, но это, согласитесь, будет звучать нелепо, а мне совершенно не хочется ставить вас в неловкое положение. Хотя, должен отметить, отчество — это хорошая русская традиция. Называя человека полным именем, с упоминанием имени его отца, вы отмечаете уважительное отношение к предкам, к старшим, к традициям. Вы согласны со мной?

Я киваю, потягивая на удивление неплохое для российской глубинки пиво. Олег и Костя снова ушли париться. Иннокентий Геннадиевич сидит напротив меня. Он завернулся в простыню, как римский патриций, его руки снова летают над столом, совершая плавные движения, черные глаза полуприкрыты веками.

— Нильс, ваше прекрасное образование и воспитание делают честь вам и вашим родителям. У вас открытое и приятное лицо честного человека. Хотел бы я иметь такое…

Невольно бросаю взгляд на лицо собеседника. Вроде бы у него тоже вполне себе европейское и приличное лицо, если бы только не глаза…

Глаза… Черные, похожие на два портала в ничто, они приковывают к себе мой взгляд. В голове опять начинают шуметь кедры.

— Отличное п-пиво… — говорю я с трудом. Возникает чувство, что я хотел поговорить с Иннокентием Геннадиевичем о чем-то очень важном…

— …все хорошие люди должны держаться вместе и помогать друг другу, особенно если они — родственники… — рокочет тем временем он. — Это, если угодно, тоже традиция, русская народная традиция. Вы ведь теперь русский человек, Нильс.

Есть! Вот оно!

Конечно, я же думал о том, как спросить у Иннокентия Геннадиевича, могу ли я чем-то помочь ему, Косте и Олегу! Я очень хочу этого, и самое главное — я могу это сделать! Могу — только не знаю как.

Мне нужна помощь, подсказка.

Иннокентий Геннадиевич смотрит на меня — а кажется, что в меня, в самую душу. Его черные глаза обрастают щупальцами, шевелящимися, живыми. Они вытягиваются, оплетают меня уютным, мягким и теплым коконом. Голос моего нового друга звучит успокаивающе, как на приеме у психотерапевта:

— Поверьте, Нильс, мы очень ценим ваше желание помочь. Нам крайне приятно, что вы оказались столь отзывчивым и доброжелательным человеком. Маргарите невероятно повезло. Впрочем, вам с нею тоже. Я знаю ее с детства, она — чудесная девушка, но очень ранимая и тяжело переживает огорчения и обиды. Думаю, вы и сами это знаете и никогда не заставите ее страдать.

С трудом открываю рот — мне хорошо, и я боюсь, что слова могут разрушить это состояние. Но — надо, и я говорю:

— Конечно, я… я — никогда!

— Мы в вас не сомневались. — Иннокентий Геннадиевич улыбается.

С трудом наклоняю голову:

— Я сделаю все, что от меня требуется. Хотите… я…

— Ваш банк обслуживает клиентов в России на протяжении многих лет, — не то спрашивает, не то утверждает Иннокентий Геннадиевич.

— Почти двадцать…

— На счетах лежат крупные суммы…

— Конечно…

— И среди счетов есть такие, которые не обслуживаются, потому что…

Я поднимаю глаза на Иннокентия Геннадиевича, договариваю за него:

— Потому что владельцы много лет… не заявляли о себе. Так бывает.

— Да, — вальяжно кивает мой собеседник. — В России это хорошо известно. Жил-был человек, трудился, развивал бизнес, а потом — хлоп! И остались от него недостроенный дом и необслуживаемый счет в иностранном банке. Селяви, эпоха первоначального накопления капитала, ничего не попишешь.

Молча киваю.

— И вы, как управляющий филиалом, имеете возможность управлять такими счетами, простите за тавтологию…

— Д-да…

Это я сказал? Конечно, я.

— А что если поручений от клиента нет, что тогда происходит с деньгами?

— Ничего…

— Как ничего?

— Вот так… они сидят на счете и ждут указаний…

— И что, они, то есть деньги, вовсе не работают?

— Нет…

— Но ведь это абсурд, — мягко улыбается Иннокентий Геннадиевич. — Деньги должны делать деньги, не так ли? Это основной, базовый постулат, на котором держится весь мир. Вы согласны?

Конечно, я согласен. Вернее, Нильс Хаген, трезвомыслящий банковский работник, руководитель филиала в Москве, не согласен, а вот я, пьяный, мало соображающий иностранец, оказавшийся где-то на заснеженных просторах России… соглашаюсь… почему? Не знаю… может, водка? А может, и не водка, может, в моем состоянии трудно спорить со столь очевидным утверждением. Трудно — да и зачем?