Мечтатели Бродвея. Том 1. Ужин с Кэри Грантом - Малика Ферджух Страница 60

Он нарочно повторил ее имя полностью, с этой странной фамилией, из двух первых слогов которой получался на его языке поцелуй. И он снова и снова повторял ее про себя, пока фургон катил своей дорогой, и им в этой блаженной тесноте некуда было деваться от неловкой, но переполняющей счастьем близости.

– Хотела бы я знать, где сейчас остальные, – вздохнула Дидо. – Мы договорились, что в случае чего уходим внутрь отеля и оттуда звоним в полицию. Думаю, они так и сделали.

Фургон накренился на повороте, прижав их друг к другу еще теснее. Они не противились. Стук зубов стал реже. Джослин пристроил подбородок на край берета. Шерсть кололась.

– Это мне напомнило, как во время войны… – начал он.

– В Париже?

– Нет. Мы уехали в горы, там было безопасней. Папа был в плену в Германии, и мама осталась с нами пятерыми одна. Она боялась, что Париж будут бомбить, и увезла нас к Мамидо и Папидо, в Овернь. В Сент-Ильё.

– Это твои бабушка и дедушка?

– Да. Мы называем их так, потому что их зовут одинаково, Доминик и Доминика. Забавно, правда?

– Умора. Это далеко от Парижа?

– В самой середке страны. И в обычное-то время поездом ехать целый день. А мы тогда добирались четыре дня. Ты, может быть, знаешь, Франция была разделена надвое. На севере зона, оккупированная немцами, на юге так называемая свободная. Многие бежали из оккупированной зоны на юг. Некоторым потом удавалось добраться до Испании, Португалии и уехать оттуда в Соединенные Штаты или в Южную Америку.

– Синийтилле – где это? – спросила Дидо. – В свободной зоне?

– Сент-Ильё, – поправил Джослин. – И никакой он не синий.

Он несколько раз повторил название, но ей так и не удалось произнести его правильно.

– Да, в свободной зоне, – продолжил он свой рассказ. – Многие там прятали беженцев, особенно евреев. Я поначалу мало что понимал, мне было лет десять-одиннадцать. Но я чувствовал, догадывался, что есть тайны, вещи, о которых нельзя говорить…

Джослин пошевелил окоченевшими пальцами, встретил под пальто пальцы Дидо и, поколебавшись, взял ее руку в свою.

– У Мамидо и Папидо я просыпался каждую ночь. В один и тот же час. Открывал глаза, прислушивался, но в доме было тихо, и я снова засыпал. Вот только однажды я проснулся немного раньше… И увидел под дверью моей комнаты свет. Я встал, приоткрыл ее… Увидел бабушку со свечой и каких-то незнакомых людей. Они шли с чердака…

– Кто это был? – спросила Дидо, затаив дыхание.

– Наберись терпения, дай мне рассказать, как я хочу. Там был мужчина возраста моего отца. И трое детей. Два малыша и девочка – примерно моя ровесница.

– И ты в нее влюбился.

Джослин шумно выдохнул и сделал вид, что не будет рассказывать дальше.

– Ну расскажи! – затеребила его Дидо. – Кто были эти люди? Они прятались?

Джослину и самому до смерти хотелось продолжать, и он продолжил:

– Они ждали своей очереди, чтобы проводник из Сопротивления переправил их дальше на юг. Там он должен был передать их другому проводнику, и так далее, до самых Пиренеев. Ты знаешь, что такое Пиренеи?

– Пир неи? Понятия не имею.

– Это горы, по которым проходит граница с Испанией. В общем, путь им предстоял трудный, очень долгий и опасный. Вот только это я сейчас тебе рассказываю, а тогда ничего этого знать мне не полагалось. Утром я первым делом спросил Мамидо, что это за люди спускались ночью с нашего чердака… Она как раз ощипывала курицу и уронила ее на пол! Перья разлетелись, как будто подушка лопнула. Она даже не стала ни убирать, ни подметать, схватила меня двумя руками за щеки и зашептала: «Только никому об этом не говори. Никому, слышишь?» И я ничего не сказал. Ни слова. Даже моей сестре Роземонде. Ни одной живой душе. До того дня, когда…

Джослин вдруг осекся и стал принюхиваться.

– Точно… Вот оно что. Запах в этом фургоне как в Сент-Ильё. Мертвыми животными пахнет.

– До того дня, когда?..

– Это было много позже. Уже в мае. Однажды утром… Я вообще-то должен был быть в школе, но месье Валетт, сельский учитель, распустил нас по домам, потому что несколько учеников заболели ветрянкой. Мои младшие сестры учились в другом классе. А Эдит и Роземонда ушли к своей подруге Монике…

– Сколько же у тебя сестер?

– Четыре.

– Повезло тебе, – грустно вздохнула Дидо. – Вот бы я радовалась.

– Я тоже радуюсь… иногда. Эдит – старшая. За ней мы с Роземондой. Мы близнецы.

– Как? У тебя еще и близняшка есть?

– И младший братик. Он единственный родился после войны. Мама говорит, что Шарли – дитя мира, он не узнает, что такое война, и никогда не будет солдатом. Он сейчас делает первые шаги.

– Вот скрытник, – прошептала Дидо. – У тебя есть сестра-близняшка, а ты никогда о ней не говоришь…

То же самое сказал ему Силас. Почему они все думают, что он скрывает Роземонду? Разве похоже, что он ее стыдится? Он ведь гордился своей сестрой, своей прекрасной Роземондой. Она была его вторым «я», лучшим другом и верным товарищем. Хотя теперь он думал о ней с тайной болью, потому что двумя половинками им больше не быть. Что-то ушло и никогда не вернется.

– Ну? – снова поторопила его Дидо. – Дальше?

Джослин согнул и разогнул колено, выигрывая время, чтобы вернуться к своим баранам и собрать их в стадо.

– Ну вот, в тот майский день я вернулся из школы один, – продолжал он. – Дома никого не было, бабушка с дедушкой куда-то ушли. Я пошел на кухню сделать себе бутерброд. Там крутился наш кот Мистигри. Ну-ка скажи: Мис-ти-гри.

– Мистер Грей, – послушно повторила Дидо.

– Угу. Я дал Мистигри молока. И вот оборачиваюсь, чтобы убрать кувшин, и вдруг вижу ту девушку…

– Красавицу, в которую ты влюбился?

– Я не говорил, что она была красивая.

– Но ведь была?

– Да. Очень красивая. Но старая для меня. Лет тринадцать, не меньше.

– Ну и что? В четвертом классе начальной школы я по уши влюбилась в Томми Оберноти, а он был на семь месяцев младше меня.

Джослин фыркнул – пффф, – подняв глаза к небу, вернее к крыше фургона.

– Она думала, что одна в доме. Я тоже. Мы уставились друг на друга, остолбенев. Потом она развернулась и, ни слова не говоря, метнулась к лестнице. Мистигри догнал ее первым, на втором этаже. И там – угадай, кого я вижу? Двух малышей и отца. Тех самых, что были ночью. Они жались друг к дружке в чуланчике без окон, который Мамидо всегда запирала на ключ. Там было теснее, чем в этом фургоне. В комнате наверху когда-то устроили кабинет. Дверь была открыта настежь. Чтобы дышать, понимаешь? Мальчики сидели и вели себя на диво смирно для малышей. Как будто им сказали, что за дверью поджидает страшный серый волк. Да ведь так оно и было. Мир для них тогда обернулся Страшным Серым Волком. Отец учил их умножению. И знаешь что? Они не повторяли за ним, как попугаи. Нет. Он специально вырезал маленькие кораблики из разноцветной бумаги. Его звали Аттикус Фейдер. Замечательный человек, добрый, душевный. В прошлой жизни он был учителем математики и физики. У Аттикуса был настоящий талант, больше я таких не встречал: он мог объяснить самое трудное уравнение, самый сложный закон физики так, что сразу всё становилось понятно. С ним это было как игра, он будто фокусы показывал. Нет, ты представляешь? Вырезать разноцветные кораблики, чтобы учить таблицу умножения!