Кукольник - Лиам Пайпер Страница 6

Ее, словно главного героя «Короля-льва», сбросили со скалы, и она сама научилась выживать в этом новом для нее мире. С маленьким Кейдом ничего плохого не случится. Она так сильно любила своего мальчика, что иногда казалось, будто ее сердце вот-вот пронзит стрела, как сердце Ахава ^[7]. Она любила его даже сильнее, когда мальчика не было рядом.

Однажды Тесс обратилась к психологу. К концу сеанса психоанализа врач попросил ее описать свое двойственное отношение к материнству. Она рассердилась и больше у него не бывала. Никакое это не двойственное отношение. Она просто очень устала. Забавно, как приоритеты меняются со временем. Еда привлекала ее больше, чем сон. Иерархия ее потребностей находилась в жутком беспорядке. Цельность ее жизни вне работы находилась в пирамиде потребностей Маслоу ^[8] где-то между крышей над головой и наличием вай-фая. В чем нуждалась Тесс, кроме терапии, так это в шансе сделать перерыв в работе, перестать управлять финансами компании, не опасаясь при этом, что та рванет на красный свет, стоит только ей разжать руки, стискивающие руль.

Теперь, например, она, борясь с неимоверной усталостью, выискивала ошибочный платеж… А потом прозвучал мелодичный звук уведомления… Спустя секунду Тесс нашла то, что искала. Сердце ее запрыгало в груди. Платеж был смехотворно мал, менее двадцати долларов, и произведен в ресторане сети «Жареный цыпленок из Кентукки», размещенном в той части города, где сейчас не должен был находиться ни один человек с кредитной карточкой компании. С возрастающим изумлением Тесс просмотрела более раннюю финансовую отчетность и обнаружила еще один странный платеж в том же роде… потом еще один…

Обеды в ресторанах, счет из бара «Китч», в котором сама Тесс прежде часто бывала, но давно переросла подобного рода заведения, оплаченный счет из ювелирного магазина, из отеля, пара сотен долларов для магазина «Спортивная девушка». Гребаная «Спортивная девушка»! Тесс ощутила запах крови. Если она найдет служащую, присвоившую эти деньги, она так… блин, рассердится… так рассердится… От этой мысли у Тесс чуть приподнялось настроение. Компании постоянно не хватало денег. Любой предлог выгнать сотрудника будет сейчас как нельзя кстати.

Экономия в зарплате компании не помешает. Сейчас Адам должен начать второе собеседование со своей новой помощницей. Тесс только что об этом вспомнила. И вновь она опоздала. Придется отложить поиск всех этих мошеннических платежей на потом. Она предвкушала очередные открытия.

Сквозь стеклянную стену между их кабинетами Тесс видела, как Адам готовится к официальному введению помощницы в должность, репетируя свою речь. Его указательный палец двигался от абзаца к абзацу. Губы шевелились. Зайдя в кабинет мужа, она уселась рядом с Адамом и тайком слегка сжала его бедро. Он улыбнулся своей потрясающей и глупой улыбкой и легонько шлепнул ее в ответ.

Раздался стук в дверь. Кандидатка вошла и села, явно нервничая, пока Адам шелестел на столе бумагами. Затем он поднялся и подошел к окну. Свет, проникающий через большие окна директорского кабинета, превращал его фигуру в темный силуэт.

– Позвольте рассказать вам историю моего деда, – начал Адам.

«Долго я не протяну», – подумал Аркадий.

Улыбка скользнула по его губам. Он свысока относился к «науке», столь популярной в оккупированной Праге, «науке», описывающей свойства характера индивида в соответствии с расовой теорией, однако над молодым человеком довлел присущий русским фатализм. Не прошло и суток с того момента, как Аркадий отправился в путь, а он уже преисполнился твердой уверенности, что не доживет до конечного пункта маршрута, а если и доживет, то протянет после этого недолго. Аркадий знал, что едет навстречу своей смерти, задолго до того, как поезд прибыл на место. До него доходили слухи, которые шепотом передавались из уст в уста, он знал, что происходит в Польше, а нетрезвые немецкие солдаты, проводившие увольнительные в пивных садах ^[9], подтверждали, что все так и есть на самом деле.

Его окружали люди, которые, несмотря на дурные предчувствия, не знали, что их ожидает впереди, хотя им хватало обрывков ночных кошмаров, для того чтобы строить самые безрадостные предположения. Размышления над ожидающей их участью могли отвлечь от грохота локомотива и вскриков спящих, но не в силах были заглушить скулеж и причитания, доносившиеся из дальних углов вагона для перевозки скота.

Впрочем, его обонянию пришлось куда хуже, чем слуху. Смрад был животным. Воняло пролитой кровью, кислой блевотиной, страхом и дерьмом. Каждый здесь источал отвратительный запах, и эти ручейки сливались в потоки и реки. Всё и все пропитались этой вонью. Она растекалась по полу, струилась в разгоряченном воздухе вагона, оседала конденсатом на потолке, образуя большие капли, которые падали им на головы, когда вагон трясло и он кренился набок.

Людей напихали в вагон, словно сельдей в бочку с рассолом. Их швыряло и качало всех одновременно, как одно целое. Они сердито боролись друг с другом, отчаянно отвоевывая личное пространство ради того, чтобы наполнить усталую грудь воздухом или скинуть с плеч пальто.

К концу путешествия многие имели на себе лишь рубашки или даже еще меньше. Пропитанная пóтом хлопчатобумажная или шерстяная ткань липла к коже. Аркадий предусмотрительно прижался к стене, когда солдаты заталкивали заключенных в вагон, и теперь был благодарен тому, что у него есть возможность опереться на что-то, помимо иного человеческого существа.

А потом поезд притормозил, содрогнулся и замер. Люди замерли вместе с ним и, затаив дыхание, ждали… ждали минуту… час… Затем двери вагона распахнулись, и человеческая жидкая грязь хлынула наружу.

Аркадий на трясущихся ногах, привыкших повторять движения вагона, спотыкаясь, шагал вперед. Он с благодарностью вобрал в грудь ледяной воздух, но секундой спустя ветер проник своими костлявыми пальцами под пальто и вцепился в мокрую ткань под ним.

Шаркая ногами, заключенные сначала медленно, а затем быстрее двинулись по коридору, образованному солдатами, вооруженными пистолетами и дубинками. Они прошли по платформе до сортировочной станции, где их поджидал эсэсовец, опрятный и угрюмый, с эмблемой «мертвой головы», поблескивающей на черной форменной фуражке. Когда волны новоприбывших достигли его, эсэсовец принялся выкрикивать одну и ту же фразу, словно бакалейщик над своим товаром: