Сторонние наблюдения (сборник) - Анатолий Вульф Страница 6

Американцы часто спрашивают, какое у меня было детство, ведь я вырос в стране, которую тогда называли The Evil Empire, и детство мое должно было бы быть, соответственно, ужасным. Мой ответ их удивляет и, вероятно, даже разочаровывает. Детство мое было счастливым, и лет до 12–13, когда я уже начал понимать, в каком царстве мы живем, я слабо ощущал тяготы советского режима. В СССР у каждого человека было две жизни, одна в семье, а другая за ее пределами. Если семья была хорошая и заботилась о своих детях, детство у них было замечательным. Детей ограждали насколько возможно от ненужной политической информации, заботились об их воспитании и образовании, бабушки неустанно закармливали вкуснятиной, а летом пасли своих внучат на дачах. С юных лет дети усваивали, что нужно и что абсолютно не следует говорить вне семьи, и это обеспечивало им относительную безопасность существования. Конечно, я говорю о хрущевско-брежневском времени, а не о мрачных временах «отца всех народов», когда люди просто исчезали с лица земли. Несмотря на то, что жить приходилось скромно, дети были всегда накормлены, умыты и одеты. Каждый год нам покупали новую школьную форму, и она носилась весь год. Родителям приходилось нелегко, но они старались, чтобы у детей было все необходимое.

Советское общество при всем своем уродстве давало детям абсолютно бесплатное и неплохое образование. Однако вырастая мы начинали понемногу понимать свое рабское положение, бесправие и невозможность что-либо изменить. Взросление несло с собой все большее столкновение с режимом, с его идиотскими правилами, бюрократией и вечными очередями.

В школе был порядок, там надо было вставать, когда в класс входил кто-то взрослый. С первого дня первого класса нас учили сидеть за партой, положив рука на руку, и не кричать с места, а поднимать руку, не отрывая локтя от парты, если хочешь что-то сказать. В старших классах, правда, этого уже не требовалось, как и не требовалось ношение уже ненавистной к тому времени школьной формы. До пятого класса я учился в обычной районной школе в Московском районе города Ленинграда и жил в коммуналке с бабушкой и дедушкой. У родителей в то время была малюсенькая комнатенка на последнем этаже в коммунальной квартире на Петроградской стороне, и семья решила, что мне будет пока лучше пожить с бабушкой и дедушкой в их большой комнате в 18 квадратных метров, в сталинском доме с толстыми стенами и высокими потолками. Комната была разделена пополам шкафом, за которым спали дедушка и бабушка, а в другой половине стоял диван, на котором спал я. Рядом с моим диваном размещался и обеденный стол, за которым мы завтракали, обедали и ужинали. В квартире жило еще две семьи, и у каждого стоял свой стол и висел свой шкафчик на кухне. Плита так же делилась на три семьи, каждому приписывалась определенная конфорка, а оставшаяся четвертая была как бы дополнительной. Ванная комната использовалась по расписанию. У каждой семьи был свой банный день. По утрам умываться в ванну шел первым тот, кому раньше всех надо было на работу. В общем и целом, все друг с другом ладили, что, конечно, отнюдь не всегда случалось в коммуналках, так что можно с уверенностью сказать, что нам повезло. К родителям я наезжал по выходным, то есть с субботы на воскресенье, поскольку выходной у нас у всех тогда был только один – в воскресенье. В старинном доме, где жили мои родители, был длиннющий коридор, и я обожал кататься по нему на своем трехколесном велосипеде. В их комнате была печка, и я помню, как мой папа частенько приносил дрова из сарайчика во дворе на пятый этаж по лестнице, лифта в том доме не было. Позже нам провели паровое отопление, и печка осталась просто как романтическое напоминание о прошлом.

Как только я сумел взять в руки карандаш, у меня проявились способности к рисованию, и этим делом я мог заниматься часами к великому удовольствию моей семьи, поскольку в остальное время я был крайне активен и неукротим.

Однажды, лет в 6–7, я решил, что пора взяться за настенную живопись, и размалевал все обои в комнате у дедушки и бабушки. Самое интересное, что меня не только не наказали, но даже похвалили за творческие усилия. Причем я работал в очень современном стиле и к рисункам добавил разбрызгивание краски, как бы в стиле Jackson Pollock. Краска, однако, была коричневая и, как заметила приехавшая к нам на лето из Москвы родственница, создавалось ощущение, что по стенам мазали не краской, а, простите, говном. Ну, первый опыт не всегда удачный. Вскоре мои способности заметили в школе и посоветовали моим родителям определить меня в специальную художественную школу при Академии художеств. К тому моменту я уже заканчивал четвертый класс и как раз мог поступать в первый класс СХШ (Средняя Художественная Школа при Академии Художеств СССР им. Б. В. Иогансона). Мама собрала мои рисунки в папочку и повезла их на просмотр в Академию на Университетскую набережную. Рисунки мои понравились комиссии, и меня допустили до экзаменов. Родители, однако, были несколько озадачены. В СХШ мама увидела множество длинноволосых, бородатых и солидных художников, сопровождавших своих молодых талантливых отпрысков, поступающих в школу. Многие явно были знакомы с преподавателями-художниками, пожимали им руки и по-приятельски с ними беседовали.