Все хорошо! - Татьяна Белкина Страница 6

Только вот стена… Теперь она встала между ними, и разрушить ее уже нет сил. Как это вышло? Почему, обретя все, о чем не мог и мечтать в убогой квартирке, где жил с матерью-медсестрой, он потерял главное? Что было этим главным, инженер не знал, но тем больнее переживал его отсутствие.

С матерью виделся редко и, когда она тихо скончалась два года назад, тихо же похоронил ее вместе с воспоминаниями о нищей юности.

Может, он не любит жену? Может, все, что их когда-то объединяло, было только воодушевлением и юношеским порывом? Что же тогда любовь? Неужели тоска, которая сосет под ложечкой при мысли об этой русской? Или, может быть, бешенство, которое вчера охватывало его каждый раз, когда сальный итальянец клал руку на ее плечи? Инженеру нестерпимо хотелось взять ракетку для сквоша и вколачивать хлыща в стену ровными сильными ударами. А может, все проще? Нужно просто позвонить в клинику доктора Шпильмана (жена ему уже несколько раз визитку на стол подкладывала) и полечить нервы? Или съездить в Таиланд? Податься на Тибет, нынче снова Будда в моде? Он шел и шел вдоль некогда неприступной стены и ощущал, что жизнь тоже находится на границе. Вот бы угадать, что это за граница? А может, спросить у нее?

Странная злость охватила Зейса. По какому праву эта русская шлюха врывается в его сны, в его жизнь, заставляет гнать на другой конец Германии, флиртует у него перед носом, водит за нос? Из-за нее он не может дышать ночами, боится закрыть глаза, боится жить! Нет, он должен решить эту проблему. Как? Может, ее убить? Некому будет являться к нему во сне.

Снежинка, покружив, поудобнее устроилась у него на переносице, ее подруга забралась за воротник драпового пальто, покалывая холодной иголкой. Инженер остановился. Ужас сковал его сильнее холода. Это были не его мысли. Он не мог такого подумать. Надо ехать в клинику. Инженер решительно повернул в сторону Александерплатц и тут же услышал противное пристукивание и пришепетывание, переходящее в опасный свист. Инженер торжественно пообещал себе, что завтра утром позвонит доктору Шпильману и поедет прямо в Баден-Баден. А пока он, пожалуй, посетит прием, тем более что взнос оплачен.

* * *

Вечер был невыносимо скучным. Я сидела за столиком с умной дамой из Польши и беспокойным бурятом. Одно место было свободно. Закусок было немного, все ждали горячего под бесконечный аккомпанемент речей немецких функционеров от здравоохранения. Я выпила бокал шампанского, голова слегка закружилась. И в этом кружении возник Зигги. Сомнений не было. Это был точно он. Темные глаза с поволокой, белокурые непослушные волосы — все, как на фото, кроме улыбки. Впрочем, улыбка тоже была, но не та иронично-лукавая, а какая-то вымученная. Что-то было не так. Зигги подошел к столу и представился. Он был совладельцем большой компании, которая производила аттракционы и другое сложное оборудование, вроде даже медицинское, имел жену и любил путешествовать.

Принесли горячее, потом случились танцы. Зигги танцевал неважно, да и я не лучше. Но мы честно прижимались друг к другу, пытаясь расслышать собственную реакцию. Реакции не было. То есть не было нужной реакции. Но было что-то другое, может быть, даже более важное, чем влечение. Разговаривать с Зигги было легко. Он хорошо знал английский, неплохо — русский, был начитан и безразмерно спокоен. Вина поначалу не пил. Но тут за дело взялся прилепившийся к нашему столику гинеколог из Закавказья. Уже очень скоро мы всей компанией пили на брудершафт, исполняли народные песни и требовали официанта. Больше всех досталось умной даме из Польши, но и Зигги проняло. Я поняла, что его пора доставить домой. Он назвал отель. Я вызвала такси, зачем-то поехала с ним, хотя вообще-то не так он был и пьян. Иногда я ловила на себе его взгляд, и тогда казалось, что еще чуть-чуть, и я все пойму. Понимать было нечего. Обычное дело, устал от своей фрау. Ну уж этого я развлекать не собираюсь. Хватит вчерашнего.

Мы добрались до отеля, поднялись в номер. У меня, что поразительно, ни разу не возникло чувства неловкости, я вела ослабевшего Зигги за руку по коридору с таким чувством, будто это был мой сын или близкий родственник. Зигги долго выскребал карточку-ключ из бумажника, потом укладывал бумажник обратно, потом мучительно целился и вставлял карточку в расщелину электронного замка. Дверь открылась, он смахнул со лба тыльной стороной ладони выступившую испарину, одновременно закинув волосы назад, и тут еще один замок послушно щелкнул, теперь уже в моей голове. Я зашла в номер вместе с Зигги. Он удивленно посмотрел на меня, но комментировать не стал. Я уложила его на кровать, намочила полотенце, вытерла ему лоб и попросила:

— Зигги, расскажи мне, пожалуйста, о себе.

Я слушала затухающий его голос, и мне становилось все хуже и хуже. Зигги заснул. Я налила себе коньяку из мини-бара и села за стол. Свет я выключила, чтобы он не мешал Зигги спать, но через окно в комнату вползали разноцветные блики рождественской иллюминации, синие неоновые сполохи витрин выхватывали из лап темноты разные части казенной обстановки комнаты, за окном шумела Унтер-ден-Линден, и крутилось кафе на телевизионной башне.

* * *

Это был сон номер два.

Действие происходило в незнакомой комнате с безликой, казенной обстановкой. На стуле сидела женщина. Вокруг была тишина, густая, как сметана, и от этого было трудно дышать. Женщина медленно поднимала руки, откидывала волосы, медленно опускала нервные кисти от головы к шее, ее пальцы, точно лапки паука, неуверенно тыкаясь, находили верхнюю пуговицу темно-синего трикотажного жакета и расстегивали ее. Синяя шкурка начинала сползать с плеча. Тишина все густела. Дышать становилось труднее. Надо было спешить, успеть, пока синий жакет не полетит на пол и воздух не окаменеет.

* * *

Я сидела и смотрела в окно. Зигги спал. Голова отчаянно болела. Мысли путались и куда-то бежали, как растревоженные муравьи. Может, уйти? И как потом с этим жить? Я снова посмотрела на спящего Зигги. Нет! Такого не бывает. Случайный пост в Интернете, случайный взгляд на экран, случайный вояж на случайный симпозиум? Не бывает. Я все придумала. Это грузин виноват. Грузин с носом-зонтиком и ловелас Марио. Бессонная ночь, вино, непривычная обстановка. Надо уходить, пока немец не проснулся. Решит еще, что я с него чего-нибудь получить желаю. Или в постель к нему напрашиваюсь. Дура старая. Какой позор! Еще охрану позовет…

Я встала. Ноги дрожали и решительно не двигались. Зигги спал, раскинув руки. Расслабленное лицо его смотрело в потолок, и было невозможно оторвать взгляда от этого спокойного, благородного лица, как от старой фотографии. Почему старой? Кровь ударила в голову. Я поняла, что надо делать.

Зигги был одет, но пиджак распахнулся и сполз. Я осторожно подошла к кровати и потянула за рукав. Он зашевелился, высвободил руку и повернулся на бок. Я подвинулась к изголовью, перетянула пиджак на другую сторону. Обошла вокруг огромной кровати. До пиджака было не достать. Пришлось встать на четвереньки и подползти с другой стороны. Аккуратно, как из-под лежачего больного, я вытащила край пиджака, потянула за второй рукав и замерла с добычей в охапке. Зигги заворочался. Я вжалась в пышный матрас, сердце бултыхалось в горле, руки дрожали еще сильнее ног. Зигги что-то пробормотал и замер. Я скатилась с кровати на пол и так же на четвереньках поползла в ванную; пиджак, точно павлиний хвост, следовал за мной. Я включила свет, закрыла дверь на замок, присела на унитаз и достала бумажник. Потом встала, умылась и посмотрела на себя в зеркало. Лучше бы я этого не делала. Я снова села, вытащила из бумажника права, ID, несколько банковских карт. Ну вот, доигралась. Теперь можно смело вызывать охрану, место в здешней тюрьме обеспечено. Ну и ладно, вдруг со злостью подумала я. Немногим хуже, чем койка в квартире с Федором. Я решительно продолжила осмотр. Бумажник был непростым. Он застегивался на замок, как маникюрный набор, в середине был кармашек для мелочи с еще одним замком, а по обе стороны огромное количество кожаных карманчиков. В них были визитки, его и какого-то доктора Шпильмана, пропуск на симпозиум, клубная карта фитнес-центра, сертификат PADI… Я точно знала, что мне нужно найти, и молилась, чтобы немецкая педантичная сентиментальность была присуща и Зигги. Когда же нашла, долго не решалась посмотреть, унимая дрожь в руках.