Пампа блюз - Рольф Лапперт Страница 6

Я как раз возился с клиновым ремнем, когда в мастерскую зашел Масловецки. Тот, кто не знаком с Масловецки и видит его впервые, вероятно, решит, что он немного с приветом. Масловецки пятьдесят с хвостиком, рост — метр семьдесят пять. Он весит немного больше нормы, но это не бросается в глаза, потому что лишние килограммы равномерно распределены по телу. Когда он без шляпы, видно лысину. Остатки черных с проседью волос он завязал в пучок на затылке. Хотя большую часть дня Масловецки проводит в мастерской, он носит белые костюмы и сорочки. Сейчас лето, и на ногах у него светлые холщовые ботинки, зимой он ходит в ковбойских сапогах из крокодиловой кожи. Выглядит он как-то несерьезно, будто он легкомысленный и страшно отвратительный тип, эдакий итальянский мафиози.

Но внешность обманчива: Масловецки — милейший из представителей рода человеческого. Он дружелюбный, великодушный, всегда рад помочь и вовсе не высокомерен, как может показаться на первый взгляд. Единственное, что меня раздражает, — его упрямство. Если Масловецки что-то вбил себе в голову, его ничто не остановит. Он будет говорить об этом, даже если ты не захочешь слушать, потому что сразу поймешь, что это еще один утопический проект, очередная бредовая идея, которая никогда не осуществится.

Масловецки появился на свет в Вингродене. И стал последним ребенком, родившимся здесь. Его семья владела продуктовым магазином и домом, где они жили. В те времена в деревне еще были стеклодувная мастерская, начальная школа в Лоэнфельде и автобусное сообщение с миром. Дети рабочих с фабрики — целых двенадцать детей — учились в школе. Стекло из Вингродена славилось на весь мир, в число заказчиков входили Элизабет Тейлор и Лайза Минелли. Масловецки раньше профессионально играл в гольф и владел отелем во Флориде, на котором зарабатывал большие деньги. Когда его родители решили продать свой магазин и, как и большинство местных, уехать из деревни, он вернулся из Америки и взял дела в свои руки. Со временем он приобрел заправку, бар «Белая лошадь», дом Анны и участок земли. Может, он и сегодня богат, не знаю. Знаю только, что он сумасшедший, который решил любой ценой сделать из этой дыры процветающий район.

— Здорово, Бен! — приветствует меня Масловецки. Он подходит ко мне, снимает солнечные очки, улыбается во весь рот и хлопает меня по плечу. — Давно тут? Как жизнь, кипит?

Мы видимся почти каждый день, но Масловецки тщательно следует ритуалу, расспрашивая меня о жизни во всех подробностях, будто я долго болел и не показывался на глаза.

Я вытираю руки тряпкой.

— Да, — говорю. Я всегда так отвечаю, даже если дела не очень. Что периодически случается: например, когда я скучаю по отцу, злюсь на мать или раздражаюсь на Карла. Если сказать, что все в порядке, не нужно тратить время на пустую болтовню. Да и говорить я не очень-то люблю. Я считаю, что люди вообще слишком много болтают.

— Рад слышать, — отвечает Масловецки, болтовня — его любимое занятие, и снова хлопает меня по плечу. — Ты эти запчасти просил? Сам справишься?

Я киваю.

— Все в порядке, — говорю я.

— Прекрасно, — отвечает Масловецки. — Отлично.

Он поворачивается к Карлу.

— О, кого я вижу?! — восклицает он с деланым удивлением, будто Карл — его старинный приятель, внезапно вернувшийся домой из затянувшегося на семь лет кругосветного путешествия. — Правильно, Карл, нечего дома рассиживаться.

— Мало синего, — отвечает Карл серьезно и листает журнал. Масловецки смеется над этой фразой, как над шуткой, и убирает солнечные очки в нагрудный карман пиджака.

— Ну и жара сегодня, скажу я тебе, — произносит он и вытирает белым платком блестящий от пота лоб. — Вам не жарко, хотите пить?

Я не отвечаю, потому что Масловецки уже сам отправился в магазин за двумя бутылками пива и апельсиновым лимонадом. Он всегда так делает. Спрашивает, но никогда не дожидается ответа.

Через час Масловецки сидит на диване рядом с Карлом. Карл продолжает рвать бумагу, а Масловецки листает книгу. Я закручиваю последнюю гайку на крышке генератора и направляюсь к доске, на которой одиноко висит ключ от трактора Отто.

— Ты знаешь, что такое Dermatobia hominis? — кричит мне Масловецки.

— Нет, — бормочу я в ответ и снимаю ключ с крючка. Масловецки встает с дивана, держа в руках раскрытую книгу:

— Южноамериканский овод. Его личинки могут забраться человеку под кожу, так что снаружи только задница торчит. Чтобы дышать.

— Слушай, Масловецки, — отвечаю я раздраженно. — Что ты меня вечно грузишь всякой дрянью?

Я забираюсь на сиденье трактора и вставляю ключ в замок зажигания.

— Это не дрянь! Ты же в Африку собрался, верно? Верно! Значит, должен знать, к чему готовиться!

Я не отвечаю, жму сцепление, поворачиваю ключ и слегка давлю на газ. Зажигание работает, клиновый ремень держит, карбюратор как будто в порядке. Но машина не заводится. Я чуть-чуть вытягиваю рычаг воздушной заслонки и делаю вторую попытку. Почти получилось, однако в последний момент двигатель передумывает и, фыркнув, глохнет. На третий раз я выжимаю педаль газа до упора — есть контакт, громада подо мной оживает, качается и дрожит, из выхлопной трубы над головой вырывается облако черного дыма. Заработавшие цилиндры раскачивают всю конструкцию, сиденье вибрирует. Я несколько раз легко даю газ — трактор успокаивается и начинает гудеть равномерно. Меньше чем через минуту я выключаю двигатель и спускаюсь вниз.

— Rodnius prolixus! — кричит Масловецки. — Тебе это о чем-то говорит?

Я вешаю ключ обратно на доску.

— Хищнец, — Масловецки кладет книгу на стол и подходит ко мне — по бутылке пива в каждой руке. — Он упадет на тебя сверху и намертво присосется к коже. А когда нажрется, тут же срет прямо в рану. Максимум через двадцать лет ты умрешь от поражения сердца или мозга.

Он протягивает мне бутылку.

— Ну и что? — говорю я. — А здесь я со скуки сдохну. И даже не через двадцать лет.

Я беру пиво и выхожу на улицу.

Масловецки идет за мной.

— Да ладно тебе! — кричит он вслед. — Не так уж тут и плохо!

Я сажусь на один из двух складных стульев в тени рядом с домом и отпиваю глоток из бутылки. Вообще-то для пива еще рановато, но ведь я уже починил трактор, а больше дел на сегодня нет. И потом, мне жарко. Я пью пиво с пятнадцати лет. Только пиво, никакого шнапса. Петр каждый вечер выпивал две-три рюмки шнапса — сливянки и зубровки. Он говорил, это спасает его от тоски по дому. После первой рюмки он всегда веселел и становился разговорчив, после второй — притихал, а после третьей грустнел так, что начинал петь польские песни.

Масловецки садится рядом со мной.

— Скоро жизнь в деревне изменится, — говорит он, — очень скоро. Вот увидишь.

Я продолжаю пить пиво. С тех пор как я живу здесь, постоянно слышу от Масловецки, что скоро жизнь изменится. Но ничего не меняется. Одни тоска и одиночество. Вот только сама деревня с каждым годом выглядит немного иначе — еще более убого. На дорогах появляется больше колдобин, фасады домов крошатся, сады зарастают. Про жителей я вообще молчу.