Мистер Бейкон и Independence Hal - Елена Мищенко Страница 6

– Обязательно передам. Хотя бывших архитекторов не бывает. Говорят, вы великолепно рисуете, и ваши путевые заметки всегда сопровождаются набросками. Естественно, что вы сейчас отошли от архитектуры. Вы же известный писатель. Я с удовольствием прочитал вашу замечательную книгу «В окопах Сталинграда». А повесть «В родном городе» просто была для меня подарком. Там очень точно описан наш институт послевоенного времени. И несмотря на то, что вы изменили многие фамилии, персонажи настолько ярко изображены, что я их сразу узнал, например, Видуева, Шлаканева. Очень точно описаны у вас институтские собрания и гонения. Жалко только, что действие вашей повести оканчивается в 47-м. Если бы оно продлилось, то вы бы смогли описать ту вакханалию, которая началась в 48-м. Я бы на этот счет, да не только я, но и ваш учитель Иосиф Юльевич Каракис, могли бы рассказать вам много интересного. Так что вы сейчас личность известная.

– К сожалению, вместе с известностью приходят и неприятности, и всяческие гонения. Мне сейчас удалось немного поездить по Европе и Америке, и я хотел объективно описать жизнь за рубежом, но оказалось, что это никого не устраивает. Сначала преданные начальству критики обвиняли меня в том, что я неверно осветил войну, потом оказалось, что в моих произведениях сквозит низкопоклонство перед Западом. Сейчас меня обвинили даже в сионизме. Меня, русского писателя, живущего на Украине, обвинили в сионизме за то, что я поднял в прессе вопрос о необходимости создания мемориала в Бабьем Яру, и написал, что нельзя строить на костях безвинно погибших людей аттракционы и карусели – это кощунство. Интересно, Евтушенко тоже у них проходит как сионист после стихотворения «Бабий Яр», или у него другие отношения с руководством, и ему прощают такие выступления? Если бы не эта ужасная трагедия два года назад, наверное сейчас бы крутилось в Бабьем Яру «колесо огляду» и карусели. И сейчас я себя чувствую, как на войне (Бедный Виктор Платонович. – Он тогда и не предполагал, что основные бои еще впереди, что эпоха у кого-то застоя, а у кого-то застолья только начинается, что впереди его – лауреата Государственной премии, ждут страшные пасквили и фельетоны, в том числе оскорбительный памфлет в «Известиях» «Турист с тросточкой», ждет бурное и скандальное исключение из партии, ждут обыски в собственной квартире и выдавливание из родного Киева, из своей страны).

– К сожалению, вы правы. Но будем надеяться на лучшее. Начальство меняется, веяния проходят.

– Я знаю, что вы тоже прошли через мясорубку космополитизма.

– И это прошло. И в архитектуре уже пошли новые веяния. Уже Корбюзье не лже-архитектор, и нам показывают журнал «Architectural Record». Видите, какие новые проекты появляются сейчас и в Москве, и в Киеве. Вы человек талантливый, признанный уже не только у нас, но и во всем мире. Я надеюсь, что все у вас наладится и пойдет благополучно. Кстати, насчет новых проектов. Я сейчас беседовал с Милецким по поводу его нового Дворца пионеров. Прекрасная работа. Вы с ним должны быть знакомы?

– Ава мой старый приятель. Я как раз должен встретиться с ним у Киевпроекта и направляюсь туда.

– Тогда поспешите. Он сказал, что заскочит в мастерскую и поедет на стройку. У него там какой-то конфликт с оформителями из Союза художников.

Они попрощались и Виктор Платонович пошел в сторону Киевпроекта. Он посмотрел ему вслед. Некрасов шел сутулясь, походкой глубоко озабоченного человека.

Он прошел пешком по Крещатику, поглядел на другую сторону на новый Пассаж, к которому еще не совсем привык. Он знал, что Виктор Платонович живет в Пассаже. Он дошел до площади Калинина, внимательно рассматривая новую застройку Крещатика. Крещатик стал вдвое шире за счет бульвара и намного просторнее. Он был в хороших отношениях со всеми авторами этой застройки, но редко обсуждал ее с ними. Сначала он ее не воспринимал, а потом она ему даже стала нравиться. Новая застройка в большинстве городов Советского Союза была твердо основана на псевдоклассике – она была серой и скучной. Застройка Крещатика оказалась достаточно жизнерадостной, веселой. Определить этот стиль было трудно. Авторы считают, что это продолжение украинского барокко. Застройка, действительно, интересная и богатая, но к украинскому барокко имеет слабое отношение. Уж он-то это хорошо знает. Он мог по памяти нарисовать любой орнаментальный кусочек Брамы Заборовского, и не только ее.

Вообще вопрос выбора стиля, – думал он, – дело весьма сложное. Развитие архитектурных стилей все время шло как-то по спирали. Ведь каждый из них, как правило, рождался, не как продолжение предыдущего, а как реакция на него. Изысканную и ажурную готику сменил строгий ренессанс. Строгую классику Возрождения заменило богато орнаментированное барокко и еще более легкомысленное роккоко, на смену пышному барокко пришел опять строгий и логичный классицизм и ампир, классицизм был вытеснен опять-таки богатыми модерном и эклектикой, эклектику вытеснил сухой и четкий конструктивизм. На смену конструктивизму уже стал появляться более богатый постмодернизм.

Это так происходило в цивилизованных странах. А у нас же все поехало, как всегда, вспять со скандалами, разборками и обвинениями. После конструктивизма мы, вопреки всякой логике, опять попятились назад к классицизму, к сталинскому ампиру. Стоят гигантские колоннады, как, например, в Лангбардовском здании обкома, никому не нужные, нелогичные и ничего не представляющие из себя кроме помпезности. И если за рубежом появление новых стилей проходило спокойно, то у нас все это сопровождалось дикими скандалами, гонениями и преследованиями. Ему пришлось пережить несколько таких периодов. Сначала с криками «ура!» изгоняли классику и модерн и устанавливали конструктивизм. Все активно боролись с буржуйскими стилями в архитектуре, классику рассматривали как буржуазное влияние, а модерн как упадничество. Конструктивизм и функционализм – вот архитектура нового поколения. Потом нещадно били за конструктивизм, обвинив всех его бывших последователей в подражании западным течениям и вознося до небес классику. На Корбюзье писали гнусные фельетоны и рисовали карикатуры. «Советская культура» напечатала пасквиль о нем, что его интересуют в жилом доме только вопросы связанные с выносом покойника. Впоследствии, кстати говоря, это положение о выносе гроба вошло в советские нормы. Потом били за конструктивизм повторно, обзывая всех передовых архитекторов космополитами. Сейчас бьют всех архитекторов приверженцев классики за излишества.

Так что правы были авторы Крещатика, избравшие этот стиль и ссылавшиеся на традиции, хотя особых традиций такого типа не было. Его не пригласили принять участие в проектировании центра. Ему, конечно, было немного обидно. Но никого из старшего поколения архитекторов не пригласили, ни Алешина, ни Холостенко, ни Вербицкого, ни Каракиса, ни даже Заболотного. Один только Таций из старшего поколения занимался центром, и то во время конкурса. А после победы Власова на этом конкурсе сформировалась новая бригада из более молодых архитекторов: Добровольского, Малиновского, Приймака, Елизарова, Заварова. Это были, безусловно, сильные архитекторы. Он немного жалел о проекте академика Гольца, так понравившемся ему на конкурсе. Он говорил ему об этом. Георгий Павлович был очень растроган и после конкурса подарил ему одну из перспектив. Гольц блестяще рисовал, был отличным театральным художником и, естественно, конкурсные планшеты были поданы великолепно. Но Георгий Павлович построил всю свою архитектуру на глубоком знании Возрождения. Чего стоила одна только башня на площади Калинина в традициях палаццо Веккио. А большинство сильных мира сего хотели увидеть что-то новое. И это новое почувствовалось в проекте Власова. К его глубокому прискорбию, Георгий Павлович через два года погиб, погиб глупо и случайно, попав под машину.