По Рождестве Христовом - Василис Алексакис Страница 6

Уж не считает ли она Афон школой святости? Я что, тоже должен к нему так относиться?

— Слыхал о преподобном старце Паисии?

Она очень осведомлена во всем, что касается религии. Всю вторую половину дня проводит в часовнях Тиносского порта, бегает от одной к другой, неизменно заканчивая пробег в Благовещенской церкви, где находится чудотворная икона Богоматери. Домой приходит не раньше девяти вечера, когда отец обычно заканчивает работу. По утрам она варит варенье и печет пирожки с фруктами и сиропом для кондитерской Филиппусиса. Религия и сласти. Между этими двумя полюсами и крутится ее жизнь. Она мне сообщила, что Филиппусис регулярно наведывается на Афон.

— Это монахи его от наркотиков спасли, — сказала она мне, чеканя слова. — Сделали из него другого человека. Сегодня он бежит от этого дурмана, как черт от ладана.

Моя мать верит в чудеса. Тот факт, что за сорок восемь лет, прошедших с ее рождения, на Тиносе не свершилось ни одного чуда, ничуть не поколебал ее веру в целительные свойства иконы. В разговоре с ней я вообще избегаю касаться Бога или Церкви, поскольку она не расположена меня слышать. Диалог ее интересует только в той мере, в какой позволяет ей выражать свои мнения. Телеведущие, которые постоянно обрывают своих гостей на полуслове, не давая им закончить фразу, очень напоминают мою мать. Увы, слушать она не умеет. У нее нет ни крупицы той добродетели, которую так ценили пифагорейцы. Раньше я часто с ней ссорился, думая, что наши стычки имеют смысл. Но, в конечном счете, мы лишь утомили друг друга. Она тоже перестала говорить со мной о Боге. Хотя, когда мы садимся за стол, не может не заметить, что я не крещусь.

— Тебе что, трудно перекреститься? Этак и вовсе забудешь, как это делается!

Она убеждена, что все знает лучше других. Только в водопроводном деле считает себя менее компетентной, чем ее муж. Ни моему отцу, ни матери не удалось закончить школу. Он бросил учебу, чтобы устроиться на работу, когда его отец стал инвалидом, а она — чтобы выйти замуж. Они вместе уже много лет. Их первый ребенок умер через месяц после рождения. Правда, они успели его окрестить, вызвали священника прямо в роддом и дали младенцу имя Герасимос. Каждую субботу мать ходит на кладбище, поливает растения, посаженные вокруг его могилы. Если верить отцу, до этой драмы она была не так фанатична. Возможно, мои возражения по поводу учения Церкви задевали бы ее меньше, если бы не посягали на ее убежденность в том, что Герасимос сейчас на небесах. Помню, как она порой буравила меня взглядом, чуть ли не в бешенстве, словно мои сомнения отнимали у брата возможность иной жизни. Герасимосу сегодня было бы двадцать семь лет. Временами я остро чувствую его отсутствие, сосредоточиваюсь на пустоте, которую он оставил, а иногда у меня даже возникает впечатление, будто он только что вышел из комнаты. Мне бы очень хотелось иметь старшего брата, и чтобы все студентки философского факультета были бы в него влюблены.

Мой отец довольно известен на Тиносе, и не только благодаря своим профессиональным достоинствам, но еще и потому, что постоянно спрашивает у клиентов, устанавливая им новый водонагреватель или прочищая слив раковины, верят ли они в Бога. Не знаю, что он сам об этом думает. В отличие от матери он не очень-то разговорчив. Быть может, донимает других этим вопросом, чтобы составить свое собственное мнение — вроде как нерешительные избиратели изучают результаты опросов перед выборами.

Он всегда сопровождает мать в церковь по воскресеньям, но внутри остается не больше пяти минут. Устраивается в кофейне Диноса в конце набережной, рядом с верфью, где чинят лодки и прочие суда, и смотрит на море, попивая ракию. Не думаю, чтобы он глазел на туристок и мечтал об интрижках. Он женился на моей матери по любви. Решившись просить ее руки, явился к ее родителям с пистолетом и грозил немедленно застрелиться, если они ему откажут. Думаю, что он по-прежнему влюблен в нее, несмотря на то что она перестала следить за собой, не красится, не ходит в парикмахерскую и почти всегда одета в черное. Похоже, он однолюб.

Зачем я все это рассказываю? Просто говорю то, что сам хотел бы слышать. Мне это необходимо. В саду София развешивает белье на веревке, натянутой между двух сосен. Но ничего исподнего не вижу. Подозреваю, что она носит старомодные трусы, зеленоватые или бледно-желтые. Ее лифчики заинтересовали бы меня гораздо больше — у нее великолепная грудь. В одном фильме Трюффо двое служащих млеют, пялясь на грудь какой-то прохожей. «Будь у меня такие груди, я бы их ласкал день напролет». Она избегает смотреть в мою сторону, словно ей неважно, здесь я или нет.

Я не был на Тиносе с Рождества. Наверное, съезжу туда на Пасху, в этом году она выпадает на 23 апреля. После стольких лет, проведенных в Афинах, мне трудно снова приспосабливаться к жизни острова, даже произносить штампованные фразы, которыми люди обмениваются на улице. У меня ощущение, что я говорю их неправильно или не к месту. Кажусь сам себе плохим комедиантом, который к тому же не слишком твердо знает роль.

Из-за наплыва туристов на Тиносе стали гораздо больше строить. В каждый из своих приездов я обнаруживаю десятки новых зданий, особенно на берегу моря. Многие остаются недостроенными, потому что рабочей силы, состоящей в основном из албанских иммигрантов, не хватает. Отец работает по двенадцать часов в день и все равно не справляется со всеми заказами. Появился новый общественный класс, который рассматривает остров как доходное предприятие и уже успел изрядно попортить здешние виды и воды. Ситарас, адвокат Навсикаи, недавно проявил инициативу — основал экологическую ассоциацию. Генеральный секретарь у них Динос, владелец кафе, а казначей — мой отец.

В эпоху Античности самый большой и самый знаменитый храм Тиноса был посвящен Посейдону. Говорят, в него стекались паломники со всей Греции. Он находился неподалеку от нынешнего порта, у самого моря. Когда же христиане его разрушили? Ни одной колонны не уцелело. Быть может, чтобы отсутствие прежних богов не слишком ощущалось, Церковь передала некоторые из их полномочий своим святым. Так, святой Николай взял на себя роль Посейдона, покровителя мореплавателей, а пророк Илия сменил Зевса, восседавшего на вершине горы. Только Афродиту обрекли на полное забвение. Преемницей Асклепия стала, вероятно, Богоматерь, ведь это он в прежние времена принимал больных. В его храме, в Эпидавре, нашли множество подношений, похожих на благодарственные дары, которыми забита церковь Благовещения. Я знаю одну его статую с таким же удрученным выражением лица, как и у Пресвятой Девы. В общем, древние тоже верили в чудеса — но не в воскресение мертвых. Когда Асклепий попытался оживить умершего, Зевс впал в ужасный гнев и покарал его, поразив молнией. Смерть тогда считалась довольно унылым делом. Пребывание в мрачном Аиде было начисто лишено приятности. Вспоминаю лекцию о рождении афинской демократии, с которой Корнелиус Касториадис выступил на Тиносе. Он утверждал, что религия древних греков, не оставлявшая им ни капли надежды, способствовала развитию политической мысли, а следовательно, созданию демократических институтов. В некотором смысле именно осознание трагичности человеческого удела и побудило греков взять свою судьбу в собственные руки. Касториадис жил в Париже, но лето проводил на Тиносе, в деревне Трипотамос. Там, во дворе своего дома, он и развивал эту мысль перед многочисленной аудиторией. Чтобы лучше его видеть, некоторые залезли на окрестные деревья. Это мне и вспомнилось, когда я узнал о его смерти: сидящие на ветвях слушатели. Его теория позволила мне лучше понять безразличие моей матери к политике. Это же естественно. Ей потому и плевать на нее, что она убеждена: подлинная жизнь — не здесь.