Белое сердце - Хавьер Мариас Страница 6

— С кем это ты говорил? — снова спросила она.

Не было никакой нужды лгать ей, и все же у меня появилось ощущение, что именно это я и делаю, хотя я говорил правду. В руках у меня было полотенце, один конец которого я намочил, чтобы освежить лицо, шею и затылок Луисы (ее длинные спутанные волосы прилипли к коже, а несколько волос легли поперек лба, как прообразы будущих глубоких морщин, заставив мое сердце на миг сжаться).

— Ни с кем. Какая-то женщина приняла меня за другого. Перепутала наш балкон с соседним. Наверное, видит плохо: только когда была уже совсем близко, поняла, что я не тот человек, которого она ждала. Они там… — И я показал на стену, за которой были сейчас Мириам и тот мужчина. Около этой стены стоял столик, а над ним висело зеркало, в котором то исчезали, то вновь появлялись наши отражения.

— Но почему она кричала на тебя? Мне показалось, что она очень кричала. Или мне все это приснилось? Мне так жарко! — Я положил полотенце на кровать и несколько раз провел рукой по щеке Луисы и по ее круглому подбородку. Ее большие темные глаза были еще мутными, но жар уже спал.

— Этого я знать не могу, ведь она кричала не на меня, а на того человека, за которого она меня приняла. Кто знает, что у них там произошло.

Хлопоча вокруг Луисы, я слышал (не вслушиваясь, потому что был занят Луисой и разрывался между постелью и ванной комнатой, делая одновременно несколько дел), как простучали по коридору каблуки и смолкли у соседней двери, как дверь открылась (раньше, чем в нее постучали). Теперь, после легкого скрипа (очень короткого) и мягкого удара захлопывающейся двери (дверь закрывалась очень медленно) до меня доносилось только неразборчивое бормотанье, шелест слов, понять которые я не мог, несмотря на то, что разговор шел на моем родном языке, и на то, что дверь соседнего балкона оставалась полуоткрытой, а дверь нашего балкона я не закрывал совсем.

К чувству вины перед Луисой, которое я испытывал из-за непростительного промедления, с которым отозвался на ее зов, прибавилось чувство вины за мою теперешнюю суетливость. Я понимал, что торопился не только потому, что хотел скорее успокоить Луису, поправить простыни, облегчить, насколько можно, ее страдания, но и затем, чтобы она не задавала мне вопросов, чтобы снова уснула, потому что у меня не было времени посвящать ее в историю, которая меня заинтриговала. Да и сама Луиса была не в состоянии думать о чем-либо, кроме своей болезни, и пока я отвечал на ее вопросы, мочил в ванной полотенце, поил Луису и гладил ее по подбородку, что я так люблю делать, звуки, производимые мною, и короткие фразы, которыми мы обменивались, мешали мне вслушиваться в доносившееся из-за стены бормотанье, смысл которого мне не терпелось расшифровать. Моя торопливость имела и другое объяснение. Я сознавал: того, что я не расслышу сейчас, я уже не услышу никогда, повторения не будет, это не магнитофонная лента и не видеофильм, где возможна обратная перемотка. Каждый нерасслышанный мною звук будет утерян навсегда. Мы часто не придаем значения происходящим событиям, больше того, иногда мы даже не замечаем их, не видим и не слышим того, что происходит вокруг, а потом ничего уже не вернуть.

Тот день, который мы провели не вместе, мы никогда уже не проведем вместе, и то, что нам хотели сказать по телефону, когда нам звонили, а мы не сняли трубку, уже никогда не будет сказано теми же словами, и Наполнено тем же смыслом, все будет немножко другим или совсем другим, и это потому, что нам тогда не хватило смелости снять трубку.

Но даже если в тот день мы были вместе, или были дома в тот момент, когда телефон зазвонил, или решились снять трубку, побеждая собственный страх и несмотря на риск, — все равно: ничто уже не повторится, и, следовательно, наступит момент, когда будет все равно, были мы тогда вместе или нет, и решились ли мы снять трубку. События, казалось бы, незабываемые, и те со временем стираются из памяти, равно как и те, что проходят незамеченными или не происходят вовсе, и даже если мы захотим сохранить память об этих событиях и опишем их на бумаге или запишем их на магнитофон или на видео, окружим себя множеством материализованных воспоминаний и даже постараемся подменить само событие простой его констатацией, регистрацией и отправкой в архив, так что реальное событие превратится только в запись на бумаге, магнитофонной или видеопленке, и мы сможем воспроизводить его бесчисленное множество раз, то даже в этом случае мы теряем часть времени, за которое это событие произошло (хотя бы уже то время, что было потрачено на запись этого события), и когда мы пытаемся оживить, воспроизвести, вернуть прошлое, не дать ему стать прошлым, эти наши попытки совершаются в другое время, в котором, без сомнения, мы не будем вместе, не снимем телефонную трубку, ни на что не решимся, не сможем предотвратить ни одного преступления и ни одной смерти (хотя и не совершим преступления и никого не толкнем на преступление), это время будет протекать мимо нас, словно это не наше время, пока мы мучительно пытаемся остановить и вернуть давно прошедшее. Так что стирание границы между тем, что мы видим и слышим, и тем, чего мы не видим и не слышим, — это только вопрос времени, и вопрос того, существуем ли мы еще в этом мире.

Несмотря на это, мы все время стремимся к тому, чтобы видеть, слышать, присутствовать и знать. Мы уверены, что все в нашей жизни зависит от того, проведем ли мы день вместе, снимем ли телефонную трубку, решимся ли, совершим ли преступление, станем ли виновниками чьей-нибудь смерти или узнаем, как кто-то умер. Иногда мне кажется, что все происходящее вокруг на самом деле не только видимость, потому что ни одно событие не является цельным, ничто не длится, не сохраняется и не вспоминается непрерывно, и все жизни, даже самые монотонные и скучные, уничтожают сами себя постоянным повторением одного и того же, пока все и вся не перестают быть такими, какими были. Колесо жизни приводится в движение теми, у кого нет памяти, кто слышит, видит и знает то, что не говорится, не происходит, что непознаваемо и недоказуемо. То, что происходит, идентично тому, что не происходит; то, что мы отвергаем, равносильно тому, что мы принимаем и чего мы добиваемся; то, что мы испытываем, равносильно тому, чего мы не испытываем, и, тем не менее, жизнь идет, и мы все время к чему-то стремимся, что-то выбираем, от чего-то отказываемся, пытаемся найти различия между этими равносильными действиями и создать свою неповторимую историю, которую мы сможем запомнить и рассказать.

Мы пускаем в ход весь свой ум, все силы и чувства, чтобы справиться с этой невыполнимой задачей, и потому наша жизнь полна разочарований, упущенных возможностей и использованных возможностей, подтверждений и доказательств, а на самом-то деле верно только то, что ничто не подтверждается и все проходит бесследно. Если вообще когда-нибудь что-нибудь происходит.

А может быть, мне только казалось, что я упускаю возможность понять что-либо, а Мириам и мужчина вообще не сказали друг другу ни слова за все это время? Может быть, они просто смотрели друг на друга, или стояли молча, обнявшись, или подошли к кровати, чтобы раздеться, или, может быть, она просто сняла туфли, показывая мужчине ступни, так тщательно вымытые перед выходом из дома, а сейчас ноющие от усталости (одна ступня испачкана об асфальт).