Джаз в Аляске - Аркаиц Кано Страница 6

Да разве может быть что-нибудь ужаснее маятника, замершего в своей высшей точке?

Безмолвие было таким же белым, как в рассказах Джека Лондона. Белые халаты. Врачи и медсестры, которым передавалась бледность халатов. Только окна лучились зеленью. Одинокое дерево в центре двора помогало определять времена года на этой земле, которая в остальном почти всегда оставалась влажной и серой. Вот уже много лет назад врачи распорядились срубить все деревья вокруг стены, чтобы таким образом применить на практике новаторскую шоковую терапию, заключавшуюся в полнейшей изоляции пациентов от внешнего мира. Как говорили, такой шоковый метод уже был успешно внедрен в Германии, в психлечебнице под названием Дахау. Аляска больше походила на тюрьму, чем на больницу, – по крайней мере, если судить по забранным металлической сеткой окнам и по окружавшей внутренний двор стене высотой два с половиной метра. Время прогулки пациентов тоже было строго ограничено: два часа в день по будням и не больше трех по субботам и воскресеньям.

Люди, угодившие на Аляску, ничем не походили друг на друга. Бывший боксер Джо Панда, размышлявший об аэрозолях и мертвых насекомых и с завистью взиравший на рукавицы рабочих из прачечной, был всего лишь одним из пациентов. Там же в конце концов оказался Ji Анатоль. известный как Душитель с Разводного Моста, неудавшийся писатель. Этот человек сделал блестящую военную карьеру на севере Африки и написал мемуары, решив отведать литературной славы, – однако книга его провалилась, что повергло эго Анатоля в самую глубокую из депрессий. Писатель начал с того, что продал свою машину, а кончил тем, что заложил свой дом и сбыл все свое имущество, чтобы иметь возможность скупать собственные книги, которые никого больше не заинтересовали. Анатоль обнаружил недюжинную способность к перевоплощению и всякий раз, заходя в книжный магазин, представал в новом обличье. Он мог появляться в одной лавке до двадцати раз за утро. Двадцать раз войти и выйти – и чтобы никто тебя не признал! Анатоль отбирал магазины для покупки своих книг особым образом: заходил только в те, что предоставляли газетчикам данные о продажах, по результатам которых составлялись списки самых покупаемых изданий. Когда Анатоль оказался в списке, но не смог подняться выше второго места, он окончательно потерял голову и начал душить возле разводного моста тех, кто покупал книги его соперника. Затем он топил свои жертвы в реке, привязав им на шею печатную машинку фирмы «Испано Оливетти» – для утяжеления. В некоторых газетах его прозвали Убийца Испано вследствие этого необычного modus operandi. [4]Местная мексиканская община пришла в возмущение, и журналисты были вынуждены изменить прозвище на более политкорректное: Убийца Оливетти. Когда Анатоля арестовали и посадили за решетку, его история попала на первые полосы всех без исключения газет, а его мемуары – здесь, несомненно, сыграл свою роль притягательный подзаголовок, добавленный в издательстве: «Мемуары Душителя с Разводного Моста. Тринадцатое издание» – начали раскупаться нарасхват.

Кстати сказать, колоссально повысился спрос и на печатные машинки фирмы «Испано Оливетти».

Тюремное заключение и последовавший впоследствии перевод в лечебницу плавно перетекли одно в другое: в камере Анатоль каждую ночь стучал по клавишам несуществующей печатной машинки, так что его возненавидел не только ближайший сосед, – он еще изрядно потрепал нервы обитателям смежных камер. В психлечебнице Убийцу Оливетти принялись накачивать транквилизаторами, от которых он сворачивался калачиком и погружался в глубокий сон.

Седобородый старик Галилео был когда-то могильщиком в маленьком городке у моря. В одном из тех городков, где все говорят плохо обо всех и даже не стараются это скрыть. Удрученный тем обстоятельством, что уже много месяцев подряд в городе никто не умирает, боясь потерять работу и стремясь к неукоснительному соблюдению своих обязанностей, могильщик обзавелся здоровой – по его мнению – привычкой каждую пятницу казнить одного из земляков самого преклонного возраста. Когда иссякли запасы одиноких стариков и доверчивых старушек, он перешел на холостяков и вдов. По словам бедняги, другого выхода у него не было. Ему просто приходилось заниматься этим делом до того самого дня, когда его арестовали. На полицейском допросе могильщик разъяснил, что проделывал все это с целью поддержать гомеостатическое равновесие в городке. Что касается прозвища – Галилео, – он получил его за то, что всегда обнаруживал движение в предметах, которые пребывали в абсолютном покое. Обитателям больницы Галилео запомнился своими оживленными беседами с чучелом черепахи: он призывал своего маленького питомца взобраться вверх по отопительной трубе («и не хитри со мной, не придуривайся»), в то время как черепаха оставалась на своем месте, неподвижная как камень. И только он один упрямо утверждал, что стрелки часов на Аляске движутся вперед. Они были настолько неподвижны, что не давали ни малейшего повода для знаменитого «Ерриг, si muove». [5]Только сумасшедший мог с такой яростью доказывать, что эти стрелки вращаются. И все-таки Галилео был местным ветераном и пользовался всеобщим уважением. Трудно было судить о его возрасте, хотя его борода намекала на несколько сотен лет.

Откровенно говоря, было бы неправильным называть обитателей Аляски злодеями. Само собой, их не сочтешь и романтиками. Однако последнее все-таки будет ближе к истине. Они были начисто лишены злости – этого качества, необходимого в борьбе за выживание. Это были просто-напросто люди по другую сторону меловой черты, проведенной богами.

– Аляска. Нарекаю тебя этим именем до конца моих дней. Но, тебе на беду, еще и до конца твоих дней…

Аляска. Белая и холодная. Галилео уловил самую суть.