Человек из чужого времени - Борис Сидненко Страница 6

– А наше пароходство? Вот такое Харченко отъело, – толстяк показал двумя руками ширину лица. – Все корабли за границу разбазарило.

– Ага, жировой запас на черное время. А что, собственность за рубежом – это, пожалуй, покруче приватизации военторга будет.

– Им барыши, а нам шиши, – снова начал про себя толстяк, но его тут же прервал первый знакомый.

– Да что вы заладили, дайте сказать человеку. – Все умолкли. – Значит, если я правильно понял, ты стал косить под XIX век?

– А что, – заметил толстяк, – выглядит вполне антикварно.

– Угомонись, старпом. И что случилось дальше? Нашлись добрые люди, определили, куда надо?

– Нашлись, проводили до кладбища разума.

– Сам сбежал или под общую лавочку погулять вышел?

– Так они ж знают, что все равно мне деваться некуда. Найдутся добрые люди, доставят по адресу.

– Это точно, народ у нас, чокнутый, вроде меня. Мозги у нас набекрень. Систему хаем, а под ее дудку пляшем. Шестерок ненавидим, а сами шестерим. Стукачей осуждаем, а сами стучим. Всех считаем идиотами, а сами дураки.

– И вы так открыто об этом говорите?

– Да чего тут особенного. Сейчас время такое. Гласность. Можно трепаться, сколько хочешь, и нести всякую хрень. Всех психов повыпускали. Сходи к Казанскому, может, кого знакомого увидишь. Они теперь там от имени народа и разных партий выступают. За светлое будущее капитализма агитируют. И, что самое забавное, красиво говорят.

– Ага, я слышал как-то их дискуссию. Один говорит: «Ну зачем же оскорблять друг друга, ведь мы же все здесь соплеменники»! А другой ему в ответ: «Это что, от слова “сопли”?» – «Нет, – обиделся первый, – от слова «пельмени».

Все трое от души рассмеялись. Михаил тоже улыбнулся, каламбур ему понравился.

– А я недавно, – живо продолжил толстяк, – у Смольного собора видел одного дебила, который порножурнал разглядывал, и слюни у него были до полу. Стоит в них и ногами от счастья хлюпает. Говорю, где взял? А он отвечает, мол, у грузин чай фасует в подвале, а те за работу журналами расплачиваются.

– Ну вот, видишь, – вновь подхватил первый знакомый.

– А еще психи на перекрестках стоят, деньги клянчат, – снова вставил свой аргумент майор, – под инвалидов-афганцев косят.

– Слушай, в таком прикиде ты можешь хорошо заработать, – вовсю веселился первый знакомый. – Например, в метро на переходе. Типа Воробьянинов: «Же не манж па сис жур»!

– Нет, с этим у меня все нормально. До паперти я не опущусь. Вот только ощущение странное, словно я что-то забыл и не туда попал… Ву компроне?

– Аск! Еще как. Такое бывает. Я один раз так набрался, что напрочь отшибло всю память. Хожу, ничего не помню, никого не узнаю, где нахожусь, не знаю. И так было чуть ли не целую вечность, аж до одиннадцати часов, пока ребята не сбегали в магазин. Опохмелился, и все ко мне возвратилось.

– Нет, у меня другое.

– Понял, полез в политику или власть критикнул, так, да?

– А что лучше? Что сегодня более популярно?

– Слушай, ты совсем одичал там, на Пряжке, власть и органы никогда нельзя критиковать. Это все равно, что поливать против ветра.

– А если просто про смещение времени и пространства?

– Ну это как два пальца об асфальт. Это у нас любят. НЛО там, гороскопы, подзарядка воды, конец света и всякая такая чушь.

– Послушайте, любезные, а загибать про политику и говорить о политике – это что, большая разница?

– Мужик, ты совсем дремучий. Загибать – это значит рассказывать анекдот какой. Обычно про ихних козлов и про наших, где у них там, за границей, все политики – козлы, козлее которых просто не бывает, а наши – тоже козлы, но родные и симпатичные. Такие нормальные ребята, типа с бодуна.

– Наглые извращенцы с холеными мордами и умными фразами, – буркнул старпом.

– Жадные до денег, – добавил худой.

– И чужих баб, – дополнил толстяк.

Первый знакомый, не обращая внимания на диалог приятелей, продолжал:

– Лучший анекдот тот, после которого есть о чем поспорить, иногда даже до мордобоя. А говорить о политике не по бумажке – это значит сразу начинать с мордобоя и заканчивать психушкой. Только при этом фишку чистят только тебе. Ву компроне?

– Чего ж не понять. Понятнее понятного.

Михаил уже давно понял, что он познакомился с весьма толковыми людьми, которым почему-то нравилось «валять дурака» и выдавать себя за людей более низкого социального уровня. Это и настораживало его, и в то же время давало некоторую свободу общения.

– А что такое «бормотушка»?

– Сказать по правде, отрава еще та. Водочка – она, конечно, лучше, но втрое дороже. А бюджет наш ограничен. Мы тут утречком порыбачили вдоль могилок, два десятка бутылок насобирали. Вот тебе и бормотушка. Так вот прикинь, сколько надо на беленькую насобирать. Упаришься.

– Да шутит он, – вмешался старпом, – приличные люди по парадным и подворотням не пьют, а кафешки в это время не работают. Остается одно место, где русский человек может спокойно налить себе стакан вина и выпить за тех, кому не довелось увидеть сегодняшний позор.

– Ну что ж, приятно было познакомиться, пора и обратно, на Пряжку. Там спокойнее.

– Сказать по правде, ты прав. Мне и самому иногда хочется куда-нибудь упрятаться, хоть в психушку. Если откровенно, то время сейчас поганое. Не зря тебе девятнадцатый век мерещится. Там, поди, рай, а здесь одна хрень. Ну ладно, Миха, бывай.

– Между прочим, меня и впрямь зовут Михаил.

– Ну вот, я ж говорил – Боярский, а ты мне про Пряжку заливаешь. Ну что я вам говорил? – обратился первый знакомый к своим друзьям. – Вот так вот мы запросто пообщались с хорошим человеком. Со знаменитостью! За это надо выпить.

Остатки вина были разлиты с удивительной точностью в единственный граненый стакан и последовательно выпиты «типичными представителями нового общества». Выпивая свою порцию вина, каждый из новых знакомых Михаила крякал и отображал на лице блаженство и умиротворение. Наконец первый знакомый продолжил:

– Ну ты, Михаил, и приколист! Лихо нас на Пряжке раскрутил! А я уж было совсем поверил. По-вел-ся. Уважаю! Вот она, милостивые государи, волшебная сила искусства, как говорил о ней наш глубокоуважаемый товарищ Са…ах, какой человек Аркадий Райкин.

С этими словами он протянул Михаилу свою руку, и тот ее крепко, по-мужски пожал.

– Знаменитость – и мужик что надо, – вставил свое толстяк и тоже протянул Михаилу руку. Он пожал и ее.

– Уважаем, – сказал майор.

Пришлось обменяться рукопожатием и с ним.

– Если что, знай, Васька за тебя. Меня, кстати, тоже Василием величают, – представился первый знакомый. – И кончай с этой ботвой – «любезный», «уважаемый», будь проще, у нас это любят. А будешь умничать, так всю жизнь и просидишь, на Пряжку застегнутый. Да, и не болтай лишнего, то, что можно на кладбище, в жизни запрещено.