Американка - Моника Фагерхольм Страница 6

— Что случилось? — спросит Сольвейг, когда он вдруг снова заговорит.

Он безразлично пожмет плечами и ответит, что не знает.

И отчасти это будет правдой.

Но это безразличие в нем, оно будет ему в новинку. Словно он, когда к нему после катастрофы вернулся дар речи, стал другим, не старше, но старее.

Когда Эдди умерла, все надолго потеряло смысл.

«Я чувствую между нами связь, Бенгт. Мы подходим друг другу».

«Я чужеземная пташка. Ты тоже?»

«Никто в мире не знает моей розы, кроме меня».

И бла-бла-бла. Эти фразочки вертелись у него в голове, словно в центрифуге. Ой, ну уж нет. Это было нестерпимо. Он бы так больше не выдержал.

И еще, об Эдди: так ли уж важно то, что кто-то думал или не думал о том, где она была и что сказала, что было правдой, а что ложью? Правда — неправда, верно — неверно? Некоторым так и не выпадает шанса вырасти и повзрослеть или дождаться, когда у них появится возможность простить себя. Или объяснить.

Высказать свою точку зрения.

Некоторые на всю жизнь остаются молодыми сумасбродами.

Как сказала мама кузин по другому поводу, словно бы в шутку. А некоторые взрослеют и становятся кем-нибудь. Один раз, несколько раз. Некоторые становятся кем-то, и еще кем-то, и еще.

Эдди не стала никем. С этим не поспоришь. Ей так и не выпал шанс.

Тело Эдди в озере Буле. В дождевике, который она никогда не носила (кроме того самого раза).

— Ты спасешь меня?

Да. Но с этим он, увы, не справился.

— Она утонула. Она просто все погружалась и погружалась. Словно ее засасывало. Буль, и она исчезла.

Но до того, как все случилось, — смена декораций. Начинались перемены, а потом очень быстро кончились.

Иногда Бенку приходил, а Эдди не было, тогда он ждал ее. Может, она была наверху у баронессы в Стеклянном доме или пошла по делам. Она никогда не рассказывала, чем именно занималась днем, а Бенку не спрашивал. Это было не важно. Важен был сарай, то, что возникало там, когда они были вдвоем.

Как-то вечером он напрасно прождал ее. Много часов. Он успел даже подремать на ее кровати, а когда проснулся, уже почти стемнело, но Эдди все еще не было, такого прежде не случалось. Бенку поплелся восвояси, в сумерках. Он не злился, но все же был раздосадован. Шел назад через Второй мыс, через лесок, забрел на двор кузин и сразу заметил, что здесь что-то стало по-новому, изменилось.

Две оранжевые точки в распахнутой двери сарая, приглушенные голоса. Музыка как аккомпанемент, музыка Бьёрна. Бенку сразу ее узнал, но что-то удерживало его, не позволяло шагнуть вперед или крикнуть в темноту, позвать Бьёрна.

Бенку так и остался стоять на опушке, и он увидел. А когда понял, что увидел, то, конечно, захотел спрятаться.

— Кто там? Бенку! Мы тебя видим. Мы знаем, что ты там! Иди сюда!

И он пошел к ним, они стояли, обнявшись, курили и покачивались под музыку. Эдди попыталась перехватить взгляд Бенку. На ней был красный пуловер, это он запомнил, он бросил на нее быстрый взгляд, но она не показалась ему смущенной или виноватой.

До глубокой ночи Бенку сидел за письменным столом и чертил в свете настольной лампы. Наконец пришел Бьёрн.

— Все еще не спишь? Что делаешь?

— Черчу, — ответил Бенку, не поднимая глаз.

Бьёрн плюхнулся на свою кровать:

— Не пора ли гасить свет?

— Угу.

Бенку встал, бережно свернул карту и сунул рулон под кровать. Потом разделся, натянул пижаму, залез под одеяло и потушил лампу у кровати.

А Бьёрн так и лежал в одежде, в свете ночника, и смотрел в потолок.

— Так гасим мы свет или нет? — спросил Бенгт.

— М-м-м, — промычал Бьёрн в ответ.

И вдруг громко добавил серьезным голосом, но в то же время ласково и шутливо:

— Теперь она там. Шлюшка.

— Что? — Бенгт старался не смотреть в его сторону.

— Ну, женщина, — добавил Бьёрн. — В моей жизни.

— Она не шлюха. — Бенгт даже не успел это выкрикнуть, а сразу набросился на Бьёрна. Они сцепились. Всерьез. Сперва верх брал Бенгт, потому что Бьёрн поначалу не принимал его всерьез, но потом, когда понял, что Бенгт не отстанет, то не на шутку разозлился. В конце концов наверх поднялась мама кузин и разняла их.

На следующий день никто не заговаривал о драке.

После драки их стало трое.

Эдди, Бьёрн И Бенгт.

Так это и продолжалось.

Разговоры с Эдди. Эдди пришла к Бенгту на озеро. Она положила руку ему на плечо. Он почувствовал, как провалился, буквально. В нее, назад в нее. И они пошли к лодочному сараю, вместе.

Разговоры с Эдди. Бенку и Эдди бредут по камням на Втором мысе, дует сильный ветер. Море серое и пенное, холодно, и Эдди дрожит в блузке с короткими рукавами. Пуловер она где-то оставила. Бенку шагает за ней, засунув руки в карманы джинсов, а она рассказывает. Губы шевелятся, но как он ни напрягает слух, не может разобрать ни слова.

При таком сильном ветре ничего не расслышишь. Эдди говорит быстро и взволнованно. Она вплетает в свои фразы иностранные слова, слова, которые, может, он когда-то и знал, но при других обстоятельствах.

Ему хочется крикнуть СТОЙ, ОСТАНОВИСЬ!

ПРЕКРАТИ СЕЙЧАС ЖЕ!

«Иногда мне кажется… что это всерьез… Не знаю, могу ли я».

А потом ее голос вновь стихает, тонет в волнах, пене, воде, ветре, который обдает их брызгами и плещет и плещет на них.

— Нельзя подслушивать, — говорит мама кузин Дорис Флинкенберг, которая еще не поселилась полноправно в доме кузин. Она всего лишь дитя болот.

Это Дорис отыскала сарай, где были Эдди и Бьёрн. Это Дорис сидела на корточках в темноте и подслушивала, оставаясь незамеченной.

— Но я ЗНАЮ, что они меня не заметили! — настаивала Дорис Флинкенберг.

— Все равно НЕЛЬЗЯ подслушивать, — строго сказала мама кузин и втянула Дорис на кухню. — Иди, подумаем о чем-нибудь другом, — произнесла она уже более приветливо. — Входи, закроем дверь и займемся чем-нибудь повеселее. Только мы вдвоем. Может, порешаем кроссворд? Или включим радио и послушаем музыку?

И Дорис сразу же начинает думать о другом.

— Да, — произносит она благоговейно. — Да. Вместе. Сначала сделаем это все по разику, потом еще разок. И еще.

Дорис так обрадовалась, что сердце мамы кузин сжалось. Ведь Дорис столько настрадалась.

— Дорис, тебе пора. Надо идти домой. Пора возвращаться домой. Я тебя провожу.