Год в Касабланке - Тахир Шах Страница 6

С самого начала сторожа относились к нам дружелюбно, но держали дистанцию. Казалось, им нелегко было пережить тот факт, что люди вновь заселились в Дом Калифа. Они наблюдали за нами, выглядывая из-за стены или кустов, и моментально прятались, когда мы поворачивались к ним лицом. Меня удивляло, что все те десять лет, пока дом стоял пустой, сторожа ютились в конюшне. Они никогда не открывали дом для того, чтобы насладиться его просторными помещениями, а делали это только в исключительных случаях. Я предположил, что сторожа боялись встретиться с джиннами.

Нам удалось сделать так, чтобы хоть какие-то лампочки загорелись, и мы вылизали спальню до блеска. Рашана повесила собственноручно сшитые занавески, а я отчистил десятилетний слой плесени с унитаза. Когда Хамза увидел, как я, стоя на четвереньках, оттираю горшок зубной щеткой, он изменился в лице.

— Там нет никаких джиннов, по крайней мере сейчас, — сказал я.

Сторож медленно покачал пальцем и сердито заметил:

— Они этого не любят. Джинны не любят, когда их беспокоят.

Я не ответил и отправился покупать садовые пластиковые стулья, поскольку у нас не было никакой мебели. Позже, вернувшись домой, я пошел в туалет. К моему удивлению, унитаз был полон какой-то субстанции, очень походившей на кухонные помои. Я спросил Ариану, не вырвало ли ее.

— Нет, баба, — просто ответила она.

Я вышел на палящее солнце. Сторожей не было видно. Я стал выкрикивать их имена. Никакого ответа. Я неторопливо отправился к конюшне, находившейся в одном из углов сада за пышно цветущими розовыми бугенвиллеями. До меня донесся звук бегущих ног и закрывающейся двери, но я никого не увидел. Все двери в конюшню были плотно закрыты. Я попытался открыть их, для чего понадобилась немалая сила. Наконец четвертая дверь поддалась. Я открыл ее до конца.

Внутри я увидел Хамзу, сидевшего с кучкой серого асбеста на бочке с краской. С него катился пот, будто он только что пробежал приличную дистанцию. Я поинтересовался, не знает ли он, почему туалет забит объедками тушеной курицы. Сторож уставился на меня, продолжая что-то делать с асбестом.

— Джиннам не нравится то, что происходит, — сказал он, — а когда джиннам что-то не нравится, они сердятся.

Я готов был задать еще один вопрос, но тут с лужайки донесся крик Арианы, и я побежал туда, чтобы узнать, в чем дело. Дочка сидела под плодовым деревом, закрыв глаза ладошками, и горько рыдала. У нее над головой, на одной из нижних веток дерева, на шнурке висела дохлая кошка. Я снял ее и позвал Хамзу.

— Что это такое?

Сторож нахмурил брови.

— Это плохо.

— Я знаю, что это плохо. Меня интересует, чья это работа?

Хамза затряс головой, подобрал кошку и унес ее.

На третий день нашего пребывания в Касабланке через друга моего друга я познакомился с французским дипломатом по имени Франсуа. Он вместе с семьей жил в просторной квартире и работал во французском консульстве. Я стал расспрашивать Франсуа о Марокко, ожидая услышать хвалебную речь — все же он прожил в Касабланке десять лет. Однако обескураженно наткнулся на холодный взгляд его темно-синих глаз.

— Эта страна — бомба замедленного действия, — заявил француз, изображая взрыв взмахом рук. — И вдобавок это кладбище карьер. Поработай здесь, и больше нигде работать не сможешь!

Я спросил его мнение о марокканцах.

— Не верь никому, — резко ответил он. — Уволь десять человек, первыми попавших в твой офис, и управляй с помощью железного кулака!

— Но Касабланка кажется такой европейской.

— Ха! — рассмеялся Франсуа. — Действительно, Европа близко, но не повторяй моей ошибки.

— Какой ошибки?

— Ни на минуту не позволяй себе думать о марокканцах как о европейцах. Они могут одеваться по последней парижской моде, но по своей ментальности это восточные люди.

Франсуа постучал пальцем по виску.

— Здесь у них — арабские сказки, ну просто «Тысяча и одна ночь».

Я поведал ему историю с туалетом и джиннами.

— Ясное дело, — сказал француз, — здесь каждый верит в это… как и в Аладдина, Синдбада и Али-Бабу. И угадай почему? Да потому что о джиннах написано в Коране. Вот так. При любой попытке что-нибудь сделать, натыкаешься на стену суеверий. Хочешь не замечать этого, стараешься представить дело так, будто ничего не случилось, но не тут-то было.

— Где же выход?

Франсуа закурил сигарету «голуаз», затянулся и изрек:

— Нужно учиться сосуществовать с местными жителями; учиться понимать их культуру, чтобы плыть по этим опасным водам.

— Но как мне это сделать?

— Избегай самого очевидного решения, — ответил он.

Вернувшись домой, я обнаружил, что сторожа сгрудились вокруг унитаза, взывая к спрятавшимся там джиннам. Рашана сказала, что они не пустили ее туда и угрожали вообще запереть дверь, если мы будем продолжать мешать им. Жена выглядела очень усталой и заявила, что переедет в гостиницу, если я не приведу в чувство своих работников.

Я вывел всех троих сторожей в коридор. Они выстроились в шеренгу, поприветствовали меня и уперлись глазами в пол.

— Так больше продолжаться не может, — сказал я. — Нам нужно ходить в туалет. Кроме всего прочего, это вопрос гигиены.

Медведь прищурился от полуденного солнца и ответил:

— Джинны жаждут крови.

— Ничего они не получат. Иди и скажи им об этом.

— Хватило бы нескольких капель, — сказал Осман.

— Ни в коем случае!

— Но вам нужно просто уколоть палец, — пояснил Медведь. — Совсем не больно. И капнуть кровью в унитаз. Это очень порадует джиннов.

— О, да, — начал вторить ему Хамза, — это их очень порадует.

Медведь достал булавку. Каким-то образом, совершенно случайно, она у него оказалась.

Я не особенно хотел поить своей кровью воображаемые потусторонние силы и поинтересовался:

— А не может кто-нибудь из вас дать свою кровь?

— Нет, нет, нет, — запротестовал Медведь. — Вы — новый хозяин дома, и только ваша кровь подойдет.

Мы все снова набились в туалет и стали смотреть в унитаз. Утверждение о том, что подходит только моя кровь, позволило мне почувствовать свою важность, незаменимость — словно от меня все зависело. Медведь протянул мне булавку. Я уколол себе указательный палец и подождал, пока одна-единственная большая алая капля крови упала в воду. Лица сторожей растянулись в широких улыбках, сделав их похожими на чеширских котов, и они по очереди потянулись пожимать мне руку.

Начиная с этого момента, они стали проявлять ко мне чуть большее уважение. Вечером следующего дня Осман принес нам кастрюлю куриного супа. Он сказал, что его жена приготовила этот суп по рецепту, хранящемуся в их семье уже шестьсот лет. По его словам, стоило только попробовать суп, как сразу появлялось ощущение, что внутренности твои танцуют, как ангелы. Я был поражен подобной образностью, мне понравилась идея ангельских танцев. Суп был приправлен свежим кориандром, шафраном и щепоткой имбирного порошка. Он был довольно вкусен и значительно отличался от нашей строгой диеты, состоявшей из хлеба и треугольников плавленого сыра. Наутро после этого Хамза пробрался к нам в спальню и осыпал нас, спящих, розовыми лепестками. А Медведь, сделав вид, что этого не избежать, одарил нас оберегами, скроенными из шкуры черного теленка. Обереги были непохожи друг на друга, все разных размеров: от больших до очень маленьких. Мы послушно надели талисманы на шею, оценив искусность, с которой они были сделаны.