Про баб - Михаил Барановский Страница 6

– Блядь! – про макаронину. – А что их так напрягло? – про родителей.

– Не знаю. Ну, моложе она меня. На много. Ну и что с того?

– Ну, сейчас это нормально. Молодая жена… – облизывает пальцы. – В общем, это нормально. Но их понять можно. Они хотят быть за тебя спокойны. Хотят передать тебя в надежные руки. Хотят, чтобы за тобой ухаживали.

– Я что, инвалид, чтобы за мной ухаживать?

– Пока нет, – соглашается.

– Ну вот.

– Но у тебя язва, и вообще ты же ноешь все время, как межреберная невралгия. Сколько я тебя помню, ты все время ноешь и на что-нибудь жалуешься: то язва, то голова, то лимфатические узлы… А они хотят, чтобы будущая жена следила за твоим здоровьем, питанием, ну, по хозяйству там, и все такое…

Отлично! Вот, оказывается, что мне нужно!

– По этой логике я должен жениться на сиделке из дома для престарелых.

– Нет, просто девушка, которая моложе тебя, которой сколько? Двадцать три – двадцать четыре?

– Двадцать четыре… Скоро будет.

– Она вряд ли всем этим сильно озаботится. Они же – родители – они же это прекрасно понимают. Что же они еще могут сказать? «Сиськи вроде есть…» Не более того.

– Ну не знаю…

– И старичок, чем моложе женщина, тем больше поводов для ревности. Так что надо хорошо себе представлять, на что идешь.

– Я понимаю… Но как бы это сказать… Тут другая пропорция, соотношение другое. Страх потерять – сильнее радости обладания. Я не настолько ее хочу, насколько боюсь потерять. Я ее ревную ко всему. Даже к ее прошлому. Она достаточно умна, чтобы не рассказывать мне никаких подробностей. Но я как подумаю о тех, что у нее были до меня… Сразу представляю себе вереницу членов… Сам себя накручиваю. Бывает, возьму ее телефон, пока она спит, зайду с ним в туалет и смотрю сообщения, звонки… Меня трясет всего, когда я этим занимаюсь. Чувствую себя гадко, омерзительно. Но ничего не могу с собой сделать. Никогда ничего подобного со мной не было. Веришь? Никогда.

– Значит, она тебе повод дает?

– Не знаю… нет, ничего конкретного. Но чувствую, что может.

– Ну, давай выпьем, и покажешь фотографии, а то уже заинтриговал.

– Ну, давай. Может, это все нервы?

– Может. Нервы на самом деле ни к черту.

Значит, и у него тоже! Никогда бы не подумал… Как-то звонит мне один знакомый и говорит: «Пойдем, Илья, развеем суицидальные настроения. А то замучили совсем панические атаки». Пошли, конечно. Сидим в кафе – развеиваем суицидальные настроения. Ну, не очень-то получается. Это как-то сразу стало понятно, что дело не быстрое. Сидим-сидим… Ждем. Молча. Долго. Прислушиваемся к себе. Потом он спрашивает вдруг: «Как дела?» Можно подумать, по моему внешнему виду не понятно, как у меня дела… «Бывало и получше», – отвечаю. На самом деле, уже даже и не припомню – бывало ли «получше»? Сижу, вспоминаю, когда я последний раз был счастлив.

Буквально не за что ухватиться. Не то чтобы я всегда был таким унылым говном. Нет! Просто, видимо, очень высоко задираю планку: хочу воссоздать в памяти момент наивысшего, ничем не омраченного наслаждения… Единственное, что приходит в голову, – это случай из детства…

Рядом с домом, где жила бабушка, я часто видел лошадь, запряженную в телегу, на которой привозили продукты в столовую какого-то училища. Я всегда останавливался, чтобы посмотреть на лошадь. Иногда дед давал мне девять копеек, и я покупал ей булочку с изюмом или марципаном. Точнее, с марципаном – только когда не было булочек с изюмом. Потому что булочка с изюмом не идет ни в какое сравнение с булочкой с марципаном. Булочка с изюмом даже пахнет вкуснее. Поэтому я всегда старался угостить лошадь именно такой булочкой, протягивая ее на ладони, чтобы лошадь случайно не укусила меня за палец. Я всегда волновался в такие моменты. Зубы у нее были желтые и пугающе большие. Еще мне нравилось гладить лошадь по щеке. Для этого дедушке приходилось брать меня на руки. Лошадь косила карим глазом. Таких огромных щек я не видел никогда в жизни!

Однажды дед договорился с конюхом, и тот прокатил меня по улице. Вот именно это и было счастьем! Помню огромный лошадиный круп прямо перед глазами, запах, исходивший от него, цокот копыт, движение хвоста из стороны в сторону. А потом хвост поднялся вверх, и лошадь покакала прямо на ходу. Конюх дал мне подержать вожжи. Они пахли навозом, лошадью. Этот запах тут же въелся в руки. И потом, в постели, перед сном вспоминал этот чудесный день, булочки, лошадь, запах… В детстве мне нравилось засыпать и просыпаться.

– А у тебя? – интересуюсь.

– Чего?

– У тебя как дела?

Задумывается надолго. Как будто что-то анализирует.

– Так себе…

– Тут ко мне в гости приезжал один религиозный еврей. Он жил у меня три дня. И все эти три дня совершал на моих глазах различные религиозные отправления. Так вот он сказал, что на вопрос «Как дела?» надо непременно отвечать, что все замечательно, что лучше просто не придумаешь. «Тогда, – говорит, – Всевышний услышит такой ответ и решит: “Ты считаешь, что это замечательно? Так я тебе покажу, что такое замечательно”. А если начинаешь ныть, говоришь, что все плохо, все просто ужасно и тому подобное, то он думает: “Ах, ты считаешь, что это ужасно? Ну, так я тебе покажу, что такое ужасно”». Так что теперь стараюсь отвечать в том смысле, что все зашибись, но, правда, не всегда получается. Нет-нет да и проболтаешься.

– А ты боишься Бога? – решаю поддержать разговор.

– Я всего боюсь, – вздыхает.

В кафе играет тихая музыка. Он говорит, что уже из последних сил отражает панические атаки. Говорит, что к новому штурму не готов, что и так уже сдал все стратегические рубежи…

Разливаю текилу по рюмкам:

– Знаешь, какое чувство основное, преобладающее в моей жизни?

Поднимает брови:

– Какое?

– Чувство тревоги.

– Это по поводу девушки? Этой Оли?

– Да нет. Вообще… Работа, неоплаченные долги… Не в смысле финансов, хотя и этого хватает, а в смысле каких-то жизненных обязательств: дети, родители… Ну, понимаешь…

– Очень хорошо понимаю. Сам весь в долгах. Ну, за детей, за родителей – чтоб они не болели. Это самое главное. А то если они еще будут болеть на фоне всего этого сплошного невроза… – Задумчиво смотрит в рюмку на просвет.

– Да, чтоб не болели, – чокаюсь.

Смотрю, как он мучается со спагетти – пытается намотать на вилку. Ворчит:

– Неудобная закуска – неоперативная…

– А ты заранее наматывай, – советую.

– Точно!

После очередной рюмки, жуя, вытирая масляный подбородок тыльной стороной руки:

– Илюха, я должен тебе кое в чем признаться. Давно уже собираюсь, и все духу не хватает…