Раки-отшельники - Анне Биркефельдт Рагде Страница 6

— Готовлю и на тебя, — объявил Тур.

Кастрюля и тарелки были уже на столе, Тур убрал рождественскую скатерть, аккуратно ее сложил и спрятал подальше, на улице уже было слишком темно для птиц. И все равно оба они сидели, уставившись в окно, разглядывая сеновал, дерево на дворе, а время от времени бегло посматривали на ложки и тарелки.

— Вкусно, — сказал отец.

— Дать бумажную салфетку?

— Нет, — ответил он, обстоятельно порылся в кармане и достал носовой платок, которым вытер подбородок и рот, а потом уж и высморкался. Бумажные салфетки стояли на подоконнике в нарядной рождественской коробке, три стопки разноцветных салфеток, сложенных вместе, — красная, зеленая и белая посередине. Салфетки на каждый день, как назвал их Эрленд. До болезни матери и приезда всей родни они пользовались туалетной бумагой, разницы никакой, если ты не слишком щепетилен. Теперь нарядные, плотные рождественские салфетки пылились в буфете в закрытой комнате с камином. А простые салфетки лежали на подоконнике, рулон бумажных полотенец стоял на шкафчике, а туалетная бумага была в туалете.

— Эти надо, наверное, поберечь, — сказал Тур и кивнул на салфетки. — Новых я покупать не буду. От них только мусор, бумага повсюду. Эх, горожане!

— Да, — согласился отец.

Тур почувствовал облегчение. Они сходятся во мнении. Говорить надо о салфетках, а не о том, другом.

Она позвонила как раз перед его уходом в свинарник. Он не успел добежать до кабинета, пришлось брать трубку на кухне, и отец все слышал из гостиной.

Она сказала, что только что вошла домой, в квартиру.

Домой.

— A-а! А мы вкусно пообедали. Спасибо тебе, Турюнн. Ты так много всего купила.

Не стоит беспокоиться, она только хотела, чтобы у них была вкусная еда. Она не заметила скрытого упрека, мол, раньше они ели Бог знает как, пока она с Эрлендом и датчанином не захватила кухню.

— Как долетела? — спросил Тур и откашлялся.

— Довольно сильно трясло, и какую-то женщину вырвало прямо на сиденье за мной. Воняло страшно, — сказала она и засмеялась.

— А вы с Эрлендом и датчанином вылетели одновременно?

Нет, их самолет до Копенгагена вылетал на полчаса позже. Но все вылетали по расписанию.

— Ну, теперь ты можешь отдохнуть.

Как раз сегодня вечером она и собиралась отдыхать.

А завтра и перед Новым годом надо на работу, наверстывать упущенное, к тому же, на середину января назначен новый курс по дрессуре, так что тут не до каникул. Голос ее звучал радостно, а в трубке раздавался звон бокалов и какая-то возня в комнате.

— У тебя гости?

— Подруга Маргрете, она живет на той же лестничной площадке, только что зашла с кофе, рождественским пирогом и коньяком, едва Турюнн успела снять куртку. Она сказала это и снова засмеялась.

— Хорошо, что ты не одна. Ну, мне пора в свинарник. Сегодня надо забрать поросят у Мари и Миры.

Она сказала, что с удовольствием бы поучаствовала в процессе, но… Зато она расскажет Маргрете, как это интересно.

Они договорились созвониться, но не договорились, когда. Она пожелала ему удачной работы в свинарнике, и оба повесили трубку.

Натянув на себя комбинезон и сапоги, он снял с гвоздя второй комбинезон, в котором ходила Турюнн. Приложил к лицу и долго вдыхал его запах, потом повесил на место и заперся в свинарнике, в тепле и хрюканьи скотины. Постоял, опустив руки и прислонившись к двери. Свиные головы с нетерпением обернулись к нему, они хрюкали, сопели и ждали. Здесь, внутри, все было по-прежнему. А там, снаружи, все стало по-другому. И тут же он понял, как сильно устал. Устал не спать, устал думать. Вдруг он осознал, что ни за что в жизни не сможет сегодня отселить поросят. Когда свиноматки переселяются из своих родильных загонов в общие, начинается настоящий ад. Сперва они переживают, что у них забирают поросят, а потом им надо заново выстраивать иерархию. Они толкаются и дерутся, иногда с такой яростью, что могут даже друг друга прикончить. Поэтому он обычно переселял свиноматок вечером, когда те уже уставали. Потом тушил свет и надеялся на лучшее, потом стоял за дверью и слушал, а потом не спал всю ночь. На утро они почти всегда были в царапинах, а при серьезных ранениях приходилось вызывать ветеринара. Нет, лучше подождать до завтра, ничего смертельного не случится, а сил совсем нет. Может быть, он заболевает, а работа в свинарнике в одиночку требует ужасного напряжения.

Он достал мешок из-под корма и перешагнул через ограду в загончик к Сири. Она придавила насмерть одного своего поросенка перед рождеством, чего с ней раньше никогда не случалось, и он никак не мог ей этого простить. Но все равно достал горбушку хлеба из кармана и протянул ей, она жевала и хрюкала от удовольствия, словно ей достался изысканный деликатес. Ее большая голова подрагивала, и он обессилено присел перед ней на мешок из-под корма. Двухнедельные поросята спали блестящей розовой кучкой под красной лампой в углу. По соскам Сири он понял, что она только что их кормила и лежала, уставшая. Сири ела, только когда корм оказывался у нее перед самым носом. Тогда она набрасывалась на него, как оглашенная, зато никогда не вопила и не визжала, как другие свиньи, требуя подать им корм немедленно.

Нетерпеливые звуки из загончиков вокруг выражали недовольство его медлительностью, в разочарованном хрюканьи и сопении звучал укор, что он тратит время впустую, сидя на полу.

— Ну вот, мы и остались одни, Сири. Мы одни. Опять.

Она принюхивалась к его карманам своим громадным пятачком, к нему приклеилась солома, а мухи взлетали и садились, будто бы жили на этом пятачке.

— Больше ничего нет.

Он прислонился головой к стальной трубе и закрыл глаза. Как бы ему хотелось хоть на мгновение стать поросенком! Лежать, прижавшись к братьям и сестрам, спать в тепле. Ничего не знать, ничего не делать. И тут он неожиданно для себя заплакал. Прятать слезы было бессмысленно, за запертыми дверями свинарника он мог наплакаться вволю.