Размышляя о Брюсе Кеннеди - Герман Кох Страница 6

Потерян был не только интерес. Но и вера в благополучный исход. В иные дни она совершенно отчетливо видела все происходящее: вот ее муж после прочтения очередного варианта сценария, после очередного предварительного просмотра вновь и вновь хочет услышать ее мнение. Ну что она могла тогда ему сказать? Что все им созданное — пустышка? Что он должен немедленно бросить это дело и заняться чем-нибудь другим?

Но она упустила благоприятный момент. Промолчала. И молчала до тех пор, пока не стало совсем поздно.

От мужа она постоянно слышала: «Что ты об этом думаешь? А не лучше ли стало, когда я вернул Элис к родителям?» Она уверяла его, что как персонаж Элис тем самым становится только интереснее. По сценарию эту Элис в молодости изнасиловали. Кто виновен, долго остается неясным. Да хоть провались она в тартарары, эта Элис, — Мириам, по сути дела, было все равно.

— Да нет, это не нервы. Понимаешь, у меня все время какое-то странное ощущение: ведь автору, как никому, прекрасно известно, насколько хорошо или плохо то, что он сделал. Но вот на премьере, хочешь не хочешь, приходится выслушивать мнение других. Ты согласна?

— Конечно. Оно всегда так.

— Знаешь, я изменил концовку, — после короткой паузы продолжил Бен.

Сначала у Мириам защемило сердце, потом она ощутила, словно кто-то норовит опустить ей на грудь тяжелую тротуарную плиту.

— Ну да… — выдавила она из себя.

Он принялся рассказывать, как ему пришло в голову перетащить в начало фильма первоначально заключительную сцену, где Элис звонит у дверей родителей, вследствие чего идея примирения уходила сама собой.

— А в конце у нас теперь другая сцена, помнишь, где она сидит в парке с сыночком. Тогда зрителю будет над чем подумать.

— Да. — Веки неумолимо смыкались, мобильник вот-вот выскользнет из пальцев, еще немного, и она провалится в глубокую кому без сновидений. Все вокруг постепенно прекращало свое буйное кружение.

— Что-то не слышу энтузиазма в твоем голосе.

— Я очень устала. Давай поговорим завтра.

Снова наступила тишина. Она попыталась выпрямиться, но упала в подушки.

— Мне плохо без тебя, Мириам.

Она резко прикусила губу, глубоко вздохнула и сказала:

— И мне без тебя, Бен.

— Нет, правда. Я все время думаю об этом воскресенье. Как встречу тебя в аэропорту. Как ты подойдешь к раздвижным стеклянным дверям, а ребята бросятся к тебе… Пойми меня правильно, я не хочу… не хочу, чтобы ты думала, будто я тебе завидую и вообще что-то такое. Но… без тебя дома все просто из рук вон. И первые дни, конечно, все было странно, но первое время в этом была новизна. А со вчерашнего дня все просто странно — хоть волком вой.

Ей хотелось перевести разговор в другое русло. Лучше, конечно, вообще его закончить, просто она не знала, как это сделать. Когда Бен раньше пускался в сентиментальные рассуждения, он обыкновенно бывал в далеком от трезвости состоянии, однако сейчас голос у него звучал нормально.

Ей тоже было знакомо это чувство, которое называют «странным». Первые несколько дней в Санлукаре все казалось ей новым и увлекательным, даже когда она садилась за стол одна. Но со вчерашнего дня на смену новизне пришло чувство неуютности. Многое стало более привычным, более предсказуемым, но не близким — как дорогущее пальто, которое вовсе не хочется носить и на котором к тому же через день вдруг обнаруживается пятно.

— Да, у меня тоже что-то в этом роде, — сказала она. — Очень плохо без вас, здесь… И тебя нет…

— Знаешь, я тут вот что подумал. — Бен, казалось, не слышал, что она сказала, его мысли шли своим чередом. — В воскресенье на премьере не обойдется без всякой там возни, ты же знаешь. Я подумал, может, куда-нибудь сходим вдвоем, посидим. Скажем, в итальянский ресторанчик на Йордаане. Только ты и я.

Мириам услышала слово «премьера», и у нее снова закололо сердце. Когда-то, десять лет назад, она трепетно дожидалась дня премьеры, но в последнее время каждая премьера становилась для нее истинным испытанием — все эти приглашенные с бокалами в руках, разговоры по поводу только что просмотренного.

Премьера нового фильма Бернарда Венгера состоится в портовой зоне на западе города, в одном из кинотеатров, который специализировался на показе отечественных фильмов и так называемых «ответственных» детских фильмов датского или норвежского производства, на которые детей можно затащить разве что силком. Загадочная система государственных субсидий позволяла крутить здесь нидерландские фильмы минимум восемь недель, и никого не трогало, есть кто-нибудь в зале или нет. Мириам вспомнила, как однажды пришла в тот самый кинотеатр на премьеру фильма одного из друзей Бена, документалиста. В зале сидело ровным счетом шесть человек. Шесть! О чем шла речь, она толком не помнила, что-то о больших семьях в проблемных районах. Как бы там ни было, следить за происходящим на экране не получалось, потому что все полтора часа, что длился фильм, откровенная пустота зала невольно отвлекала от экрана. Будто на день рождения не пришел никто, в мисках перестаивают салаты, а под столами с легкими закусками стоят нетронутые ящики с пивом.

К чести документалиста, он отнесся ко всему с юмором. После показа заказал в баре выпивку и классно разыграл в фойе сцену раздачи интервью журналистам. Только вот Бен подпортил все дело: сначала полез интересоваться, уж не сэкономили ли на представителях прессы, а потом разразился длиннющей нудной тирадой журналу «Голливуд», что, мол, тупоголовые люди, вместо того чтобы смотреть «настоящее качественное кино», не желают «оторвать свои ленивые задницы» от дивана и смотрят футбол или дурацкие игровые шоу.

Мириам уж и глазами, и незаметными сигналами пыталась намекнуть ему, что момент не самый подходящий для поиска причин отсутствия зрительского интереса, однако Бен к тому времени заказал уже пятое пиво, и его было не унять. Прозвучало имя Винсента Ван Гога, и понеслось-поехало: и недопонимание, и отрезанное ухо, и, как итог, музей, носящий его имя.

Именно тогда Мириам впервые заподозрила, что в глубине души муж радуется провалу друга. И жало этой радости таилось за неупомянутыми вещами — по меньшей мере полузаполненный зал — тот же самый! — где полугодом ранее прошла премьера его предпоследнего фильма. Его тон напоминал ей разговор здорового с больным — участливый, но в то же время и покровительственный, успокаивающий и оттого тем более снисходительный.

— Мириам?

Она очнулась от размышлений, а может быть, просто от сна:

— Да?

— Ты так и не сказала, нравится тебе это или нет.

Итальянский ресторанчик, только Бен и она, вдвоем.

— Да-да, конечно. Мне понравилось.

Короткая пауза, и снова:

— Мириам, тебе там не очень одиноко? Я имею в виду, ты там с кем-нибудь разговариваешь, а? Друзей, может, завела?

Ее сознание внезапно прояснилось, она даже сразу сумела сесть прямо в подушках. Да ты знаешь, кто здесь? Вот он, тот самый момент! Брюс Кеннеди… Ей ничего не стоило произнести это имя совершенно запросто, да с какой стати она вообще станет распространяться о мимолетном разговоре у плиты с яичницей?