Трепетные птички - Лев Портной Страница 6

Так я порхал-порхал и не заметил, как очутился в сумрачном лесу, видать, утратив правый путь порханья. Это был фантастический лес, пребывание в котором не вызывало никаких иных чувств, кроме отвращения и ужаса. Я так и не смог восстановить в памяти, как я оказался в тех джунглях. Знаете, как бывает: идешь по улице, о чем-нибудь задумавшись и не приметишь, как забредешь в незнакомое место. И тщетно пытаешься вспомнить, где именно ты зазевался так, что забрел не по назначению. Так и я витал-витал в воздухе, как мотылек, да и затесался нечаянно в дремучие дебри. Когда же я обнаружил себя пробирающимся через лесную чащу, сразу же понял, что было бы гораздо лучше, если б я оставался духом, парящим в комнате над своим телом и телом несостоявшейся наложницы. Потому что я не просто попал из квартиры в незнакомый лес, я перенесся в неизвестный, качественно другой мир. Мало того, что теперь я не парил в воздухе, а еле-еле передвигал ноги, продираясь сквозь отвратительный колючий кустарник, так вдобавок к этому пространство вокруг меня стало как будто теснее, если вы позволите так выразиться, чтобы хоть как-то передать свои ощущения. Я чувствовал себя сдавленным, словно из трехмерного пространства попал в двухмерное.

Вокруг меня надоедливо шепелявили причудливой листвой иссиза-голубые деревья, чуть дальше лес редел, возвышался и высился, рубился, и щепки летели в небо аустерлица, озаренное синим светом синего солнца, похожего на лампу для прогревания сопливых носов. Ниже на место под все тем же солнцем претендовали густой кустарник с острыми колючками на ветках и высокая трава, которая цеплялась за ноги, обжигая их. Сперва мне показалось, что эта поросль ядовита и раздражает кожу. Но, взглянув вниз, я обнаружил, что ступни моих ног от многочисленных порезов истекают кровью защитника родины. Трава, которой заросло все вокруг, была острой как бритва обоюдоострая, о которой в горячечном бреду бредило горло. Я удивился, поскольку считал, что у духов нет крови, но она лила рекой как из ведра. Однако об этом размышлять было некогда. Я думал лишь о том, как бы поскорей выбраться из этого леса, в котором невозможно было шагу ступить без того, чтобы не порезать себе ногу и не расцарапать руки. Мне едва удавалось защитить от колючек лицо. Неожиданно мне пришло в голову, что в местах с такой флорой должна быть и фауна соответствующая. И едва я подумал об этом, как услышал треск, издаваемый кем-то, кто, судя по усиливающемуся шуму, приближался ко мне, словно не запах крови, а именно мысль о возможности столкновения с местной тварью и послужила ей приманкой.

Я ринулся вперед. Ветки кустарника, оскорбившись, больно хлестнули по щекам, но я не обратил на это внимания, теперь уже заботясь лишь о сохранности глаз. Я чувствовал, что неведомое животное нагоняет меня, и вскоре остановился, понимая, что бегством мне не спастись, поскольку мои шансы превзойти местных обитателей в скачках по их родному ландшафту были равны нулю. Несколько мгновений я топтался на одном месте, размышляя, что предпринять, а потом полез на дерево. Хорошо быть отличником боевой и политической подготовки! Я молниеносно забрался на высоту метра в четыре и затаился среди веток, надеясь, что неизвестный преследователь меня не заметит или хотя бы не сможет вскарабкаться наверх. Секунду я сидел, не шевелясь и опасаясь стука собственного сердца, а затем поддался соблазну разглядеть неведомого хищника и аккуратно раздвинул ветви дерева. Зверь находился еще далеко, и до меня лишь доносился грохот и треск, сопровождавшие его продвижение. И только тогда я обратил внимание на необычность доносившихся до меня звуков. Это был звон бьющегося стекла, как будто хищнику, продиравшемуся сквозь чащу леса, приходилось не деревья ломать, а хрусталь крушить. Я вслушивался в грандиозную какофонию, пока не почувствовал холод. Я ежился, не понимая, чем вызвано падение температуры. С каждой секундой становилось все холоднее и холоднее. Судя по звукам, зверь был уже совсем близко, я раздвинул ветви пошире и передо мной открылась ужасающая картина. В мою сторону мчалось довольно-таки проворно, несмотря на свою неуклюжесть, отвратное страшилище, на пути которого отсутствовали все преграды, потому что от чудища веяло таким сверхъестественным холодом, что при его приближении деревья, кусты и все прочее превращалось в лед и рассыпалось на мелкие осколки. Лишь верхушки особенно высоких деревьев не успевали замерзнуть и падали вниз, опять-таки без какого-либо вреда для животного, потому что оно успевало проскочить под падающими стволами. Сам зверь был размером с африканского слона, покрыт серой блестящей чешуей, с тупой ослиной мордой, с непропорционально короткими лапами и длинной шеей. Животное обезумело от изнурительного голода и было одержимо единственной мыслью: добраться до чего-нибудь съедобного до того, как оно замерзнет. Очевидно, его отчаянные попытки хоть что-нибудь съесть успехом не увенчивались. Животное было невероятно худым, его желудок прилип к спине и обернулся вокруг позвоночника. В чем дух держался и, соответственно, откуда у него было столько прыти, оставалось неясно?

Но самое удивительное заключалось в том, что, едва взглянув на приближающееся существо, я отчетливо понял, что знаком с ним, и — стоит только напрячься — я вспомню, кто оно и где мы в последний раз виделись. При этом фантастический облик монстра нисколько меня не смущал, он был как бы видением из кошмарного сна, в котором кто-то из близких знакомых предстает в виде жуткой страшилы, а я никак не могу распознать, кто же это, но чувствую, что приблизился вплотную к отгадке.

С ужасом я осознал, что спастись от него можно только чудом. Но из тех, кто не хотел умирать, надежда умирала последней.

— Ишак, холодящий душу! — выругался я и полез на самый верх.

На этот раз не военная подготовка, а ужас и отчаяние стали моими союзниками. В мгновенье ока я оказался на верхушке и не успел перевести дух насмарку, как нижняя часть ствола обледенела и, расколовшись, осыпалась. Я полетел вниз с большой высоты в обнимку с оставшейся целой частью дерева, которое, на мое счастье, оказалось достаточно высоким, чтобы не замерзнуть целиком. Правда, признаюсь честно, падать я бы предпочел с дерева поменьше. Но мне повезло, и я не разбился. Ствол, за который я держался, врезался торцом в землю, сноп ледышек взметнулся в воздух, а я от сильного удара стряхнулся как переспевший плод и повалился навзничь, но в один миг подскочил, потому что обжегся об лед. Отмороженный осел помчался дальше, а я, вскрикивая от боли, бросился в лес прочь с тропинки, проторенной голодным животным, потому что лед таял на глазах, а образующаяся слякоть имела температуру жидкого азота.

Едва ступив на почву, нетронутую ослиными заморозками, я вновь оказался в плену гнусной растительности, каждое соприкосновение с которой добавляло новые боевые раны на моем теле. Мне необходимо было отдохнуть и спокойно обдумать сложившееся положение. С этой целью я опять полез на дерево, ствол которого раздваивался на небольшой высоте. Я добрался до развилки и уселся верхом на изгибе. Одна из веток немедленно распрямилась и оказалась коброй. Змея повернулась ко мне, расправила капюшон от Юдашкина и зашипела. Я застыл от неожиданности, во-первых, испугавшись, во-вторых, узрев в атакующей меня манекенщице кого-то знакомого и очень близкого. Но кого, припомнить не мог. Впрочем, времени на воспоминания мне не оставили, поскольку наше рандеву длилось не более секунды, моя визави прыгнула вперед и ужалила меня в горло. Острая боль пронзила насквозь мгновенно окаменевшее тело, я как мешок с отрубями рухнул вниз и канул в небытие. Иными словами, умер в точном соответствии с канонами марксистско-ленинской науки о загробной жизни. Не знаю, сколько времени я пролежал на земле, но, наконец, я почувствовал, что полное небытие невозможно, оно лишь казалось мне. Я начал различать голоса. Разговаривающих было двое. Один прерывисто голосил басом: