Бэтман Аполло - Виктор Пелевин Страница 6

Мудрость вампира в том, что он не ищет ответов на подобные вопросы. До тех пор, пока его не вынудит жизнь. Я знал, что именно таков будет ответ всех старших товарищей. Но сказать такое самому себе, конечно, невозможно — и вопросы продолжают таиться в светлых уголках души.

Самая интересная (и мрачная, чего уж там) версия ответа, которую я встречал, содержалась в фантастическом рассказе одного вамполитератора девятнадцатого века. Его, понятное дело, никогда не печатали — во всяком случае, для людей.

Это была история про молодого бунтаря-вампира (тогда такие вещи писали без всякой иронии), который получает возможность совершить весь спуск в Хартланд в человеческом теле — и, вместо скрытого в бездне коридора, ведущего в пещеру Великой Мыши, оказывается на дне неглубокой старой шахты, на загаженных балках которой висят летучие мыши. В отдельном углублении, разрисованном непристойностями, висит очень старая и толстая летучая мышь, покрытая не то паутиной, не то плесенью… И это все.

Рассказ этот был написан одновременно с «Крейцеровой сонатой» и отражал язвительно-критическое отношение к традиционным общественным институтам. Считалось, что эти институты надо побыстрее разрушить, чтобы дать дорогу прогрессу. Люди в те годы планировали попасть таким образом в светлое будущее — и написали много подобного материала.

Этот рассказ в свое время заставил меня крепко задуматься над тем, куда же я каждый раз спускаюсь… В Хартланде было электричество. Там работали сделанные людьми машины. Но все это происходило исключительно по воле вампиров. Я совершенно не представлял, что будет со случайно — и самостоятельно — упавшим в Хартланд автобусом.

Но когда я спустился к поверхности воды, стало ясно, что ответа я не получу. Ударившись кулаками в каменный берег подземного водоема, я опять стал человеком — и увидел Энлиля Маратовича. Он сидел на краю черного озера на корточках. В неверном свете, падавшем на него из пещеры, он походил на пожилого рыбака.

Никакого автобуса видно нигде не было, только над водой висела какая-то необычная зеленоватая дымка.

— Иди, — сказал он. — Она ждет.

— А как вы будете…

Он страдальчески наморщился.

— Ну зачем тебе это знать, мальчик? Оставайся молодым, покуда можешь. Я серьезно тебе говорю. Иди.

Я кивнул и пошел в пещеру.

У входа в подземный зал я оглянулся. Энлиль Маратович все еще сидел на берегу. Мне показалось, что он собирается нырнуть в воду, но не хочет делать этого при мне. Из деликатности я пошел быстрее, стараясь ступать на металлический помост звонче — чтоб Энлиль Маратович не сомневался, что я уже далеко.

Тело Великой Мыши, висящее под высоким подземным сводом, казалось окаменелостью, трехмерным отпечатком невозможной древности. Но эта окаменелость дышала — и покрытые серой плесенью перепончатые крылья охватывали огромное бочкообразное тело чуть иначе, чем несколько дней назад.

Говорили, что Великая Мышь иногда раскрывает крылья — и это зрелище не для слабонервных. И еще меня каждый раз поражала толщина подходящих к ней шлангов, из-за которых она делалась похожа на ракету на стартовом столе. Конечно, эти гофрированные трубы предназначались не для баблоса — а для воздуха, воды и так далее. Но баблоса она тоже дает немало. Куда, спрашивается, он уходит? Я знал, что этот вопрос интересует не одного меня, а очень и очень многих.

У входа в алтарную галерею стояли две мраморные чаши, где складывали всякую всячину, скопившуюся за века на старых алтарях — при смене головы всегда шла общая уборка и чистка. В чашах лежали довольно неожиданные предметы — странными казались даже не они сами, а их соседство. Тут были кремниевые наконечники стрел, большой нож из темного металла с кольцом на рукоятке, хрустальный череп, серебряная пепельница-лапоть, белый телефон с гербом СССР на диске — но времени разглядывать коллекцию у меня не было.

Я знал, что Гера меня уже видит. Или, вернее, чувствует.

В галерее, как всегда, дул пронизанный электрической свежестью ветерок. Пыли на полу совсем не было. Несколько служительниц с закрытыми лицами при моем появлении тихо отошли в полутьму. Говорить с ними не полагалось. Я даже не знал, кто это — вампирессы или какие-то специально подготовленные халдейские женщины. Последнее, впрочем, было маловероятно.

Древние головы в каменных нишах были накрыты траурными белыми платками с анаграммой «МВ». Я не особо жалел, что эти сушеные седовласые тыквы сегодня скрыты от моего взгляда — даже самый короткий путь к комнате с живой головой успевал настроить посетителя на мрачный лад, лишний раз напоминая, что человек смертен не только внезапно, но и массово.

Во второй советской комнате произошло значительное событие — с реставрации вернулась голова Иштар Зурабовны (она провела на процедурах, кажется, лет тридцать). Я даже вздрогнул. Вот уж кого точно нужно было накрыть платком — но этого почему-то не сделали. Наверно, следовало дать ей подышать, чтобы из нее выветрились бальзамические соли. Впрочем, дело было не в этой горбоносой женской голове с седыми климактериальными усиками — ничего особо жуткого я в ней не находил. Просто чем ближе оказывалась актуальная голова Великой Мыши, тем сильнее я нервничал. Но так и должно было быть.

Дверь к покойной Иштар Борисовне уже была снята — теперь ее бывшая комната стала еще одним залом в галерее. Видна была придвинутая к стене мебель и траурный венок, закрывавший место, где жила голова. Пахло оттуда бинтами и смертью. Я подумал, что после того, как голову Иштар окончательно высушат и вернут на место, мне каждый раз придется проходить мимо сегодняшнего ужаса. Может быть, ей даже оставят глаза открытыми — это при современных технологиях бальзамирования вполне реально…

Галерея кончалась свежевырубленным в камне аппендиксом. В нем была высокая перламутровая дверь со строгой ручкой из белого золота. Выглядело все сдержанно — Гера любила неброский шик.

— Входи, Рама, — сказал невидимый интерком.

Дверь раскрылась, и я вошел.

Эта комната была больше остальных. Или, может быть, так казалось из-за того, что ее стены были полностью покрыты жидкокристаллическими панелями.

Они показывали уходящее во все стороны пшеничное поле. Над полем дул ветер, пшеница волновалась, а в небе собиралась синяя грозовая туча… И еще в поле стояло разлапистое дерево, такое большое и одинокое, что становилось непонятно, как это его еще не расшибли молнии. Красивый волл-сэйвер. Метафоричный.

Я медленно поднял глаза.

В одну из стен была вмонтирована огромная раковина-жемчужница из нежнейшего перламутра. Голова Геры была там, но я старался на нее не смотреть.

Эта раковина не особо мне нравилась. Возможно, дизайнеры имели в виду аллюзию на «Рождение Венеры» Ботичелли, но получилось у них больше похоже на писсуар в поместье арабского шейха. Я изо всех сил гнал эту мысль — но был уверен, что Гера поймает ее при следующем же укусе.

Впрочем, у меня имелся шанс. Можно было попытаться избежать укуса — а потом забыть это оскорбительное сравнение навсегда.