Правы все - Паоло Соррентино Страница 6

Если кто и способен вывести меня из себя, так это Титта Палумбо, мой гитарист, мой неблагодарный, чокнутый приятель, с которым мы в паре играем в теннис.

Полдень, у меня болят ноги. Вчера я распереживался из-за того, что три мерзавки меня обокрали, и чтобы забыться, принял то ли три, то ли четыре грамма. Поэтому сегодня ноги болят.

Мы все вшестером развалились в баре в аэропорту имени Джона Кеннеди, ждем наш рейс. Я пью коричневую текилу, а что пьют остальные, знать не хочу. Знаю только, что Титта способен меня по-настоящему доконать, часами разглагольствуя обо всякой ерунде. А козел Джино Мартире вечно ему подпевает. Сейчас они обсуждают, почему закрытая пицца вкуснее, чем «Маргарита». Вот, уже ссорятся. Два неаполитанских придурка. Пашешь как ишак, стараясь вывести нашу музыку на международную сцену, а неаполитанцы так и остаются провинциальными дураками и, как манекенщицы в семидесятые прикрывались прозрачными тряпками, прикрываются пустыми разговорами. Вечно трындят о пицце, спагетти, закатах и пиниях на виа Орацио, о Везувии, Капри и о всякой чепухе вроде Соррентийского полуострова. Как эти два недоумка, мои музыканты.

Титта, выступая за закрытую пиццу, ссылается на польского писателя, фамилию которого мне не произнести и с двухсотой попытки, потому что в ней вообще нет гласных. Титта человек образованный, ребята его уважают, он их впечатляет заумными прилагательными и непроизносимыми именами, но на меня все это не действует. Ни фига, даже если он забросает меня многотомной Британской энциклопедией, Титту я не боюсь. Кстати, дорогой Титта, у меня дома есть Британская энциклопедия, какая разница, что часть томов так и не распакована. Я всегда обращаюсь с Титтой как с ничтожеством, а он знай помалкивает. Он прикрывается книжками, а я поклоняюсь богине опыта, которого я накопил столько, что ему и не снилось: эта бестолочь просиживает все вечера дома, в трехкомнатной квартире на Аминейских холмах, с курицей-женой и тремя детьми – он говорит, что они здоровы, а мне они напоминают дебилов, которых выпустили из психушки.

Титта строит из себя интеллигента, тонко чувствующего человека, хотя на самом деле он просто осел. Ревущий осел. Так ты, Титта, ничего не добьешься. Особенно если вечером никуда не ходить, а сидеть дома и читать книжки. Вечером нужно выбираться на люди, гулять, наслаждаться ночью, плутать по какой-нибудь глухой окраине – только ночь со своими аккордами и невероятными нотами способна чему-нибудь тебя научить. Ночь вызовет твою жизнь на поединок со всем остальным. С тем, о чем не расскажешь. И о чем я вам все-таки расскажу. Потерпите. Расскажу и об августовской ночи в Торре-дель-Греко, когда в четыре часа утра я отправился есть рагу домой к трем жутким типам – такие попадаются только мне.

А пока что я просто свидетель нудного препирательства в аэропорту, поэтому предлагаю вашему вниманию…

знаменитый диалог о пицце…

Титта, дружелюбно:

– Вот вернусь домой и, наплевать на смену часовых поясов, наплевать на то, что буду совсем разбитый, сразу отправлюсь к Анджело и съем закрытую пиццу. Никто меня не остановит.

Я, вяло:

– У меня из-за смены часовых поясов разболелся живот.

Неприятное молчание. На меня не обращают внимания, хотя я их лидер, и это бесит. Мартире решает рвануть вперед, как гонщик Ники Лауда.

Джино Мартире, с жаром:

– У Анджело закрытая пицца – полный отстой, все равно что в Каракасе заказать ньокки с моцареллой.

Я продолжаю молчать, надеясь таким образом привлечь к себе внимание. Куда там. Это еще больше меня обижает.

Титта бросается в бой:

– Во-первых, Анджелино – мой друг, так что думай, прежде чем рот разевать, и вообще закрытая пицца у него просто объедение.

Джино, обороняясь: