Альпийский синдром - Михаил Полюга Страница 6

Возвращались молча, – благо водитель заводской «Нивы», которую удружил Мирошник, попался неразговорчивый, как говорится, весь в себе: дымил, прикуривая очередную сигарету от недокурка, смотрел перед собой на дорогу и время от времени поглядывал на часы, как будто торопился куда-то, а мы с Игорьком нарушили его планы. Ехать надо было ни много ни мало – 60 километров. Я думал в числе прочего и об этом – что если бы не был упрям и своеволен и после назначения перебрался с женой в Приозерск, как требовало того руководство, а не мотался каждый день в другой город, то не произошло бы сегодня того, что, к несчастью, произошло. Но я был упрям и своеволен и зачастую поступал вопреки здравому смыслу, – надо полагать, отсюда и проистекали нынешние мои обстоятельства.

Мое продвижение по службе долгое время оставляло желать лучшего. Семнадцать лет в скромной должности помощника прокурора – это вам не фунт изюму, как говаривали в старину. Сначала карьерный рост тормозился по причине моей беспартийности, затем, когда условие отпало, выяснилось, что течение времени для меня остановилось: те, от кого зависело принятие кадровых решений, привыкли видеть во мне именно того, кем был эти долгие семнадцать лет: помощника прокурора. К тому же о моих личных качествах – упрямстве и своеволии – уже проведала каждая собака, хотя с возрастом я научился сдерживать эти качества: не то чтобы стал осмотрительнее, скорее – безразличнее к тому, что меня окружало. «Капитан! Никогда ты не будешь майором!» – все чаще повторял я слова известной песни и почти смирился со своей незавидной участью: мало ли вокруг людей, не хуже и не лучше меня, которые получили майорские звездочки вместе с пинком под зад: на пенсию!

И тут судьба решила поиграть со мной в поддавки: мне предложили должность прокурора Приозерского района.

– Наконец-то! – сказала Даша и поцеловала меня в уголок рта. – Давно заслужил. Знакомые устали спрашивать: когда?..

Тогда она была еще рада этому назначению, и просияла, и произнесла с подчеркнутым торжеством: рада за нас…

Но и на этот раз судьба, играя в поддавки, не удержалась от соблазна подразнить меня, – и назначение откладывалось: сперва на месяц, потом на два… То бывший прокурор, Сергей Козлов, мой однокашник по институту, уволенный не столько за упущения, сколько, по слухам, из-за конфликта с прокурором области Мартынчуком, надумал судиться, и с моим назначением тянули, ожидая разрешения спора о законности увольнения; то, когда судом было оглашено решение, выяснилось, что нужные бумаги еще не поданы по инстанции. Я все ждал и ждал, – каких усилий требовало от меня, холерика, выматывающее кишки ожидание, догадаться несложно. Когда же наконец осознал, что ожидание придумано Господом Богом для обуздания таких, как я, погас и затаился – лучший способ избежать инфаркта или сумасшедшего дома. Что ни говори, а жизнь полна несправедливостей и парадоксов. Чехов когда-то, очень давно, обмолвился: никогда ничего не бывает потом. Я могу сказать о себе иное: у меня никогда ничего не бывает сразу. Проверено, и не один раз.

Но вот свершилось…

Была пятница. Весь день меня и таких, как я, назначенцев, водили из кабинета в кабинет, заместители генерального что-то невнятное толковали и обращались с напутствиями, потом в маленьком зале появился генеральный и с видом мученика (накануне его с пристрастием «пытали» в парламенте) произнес краткую прочувствованную речь.

– Время непростое. Сейчас как никогда тяжело, очень тяжело. Имейте мужество придерживаться закона, не поддаваться на местничество и попытки подмять под себя око державное – прокурора. Такой соблазн есть у многих… Держитесь, ребята!

Мы вдохновились и обещали держаться. С тем и разъехались по домам.

– Поздравляю! – улыбнулась Даша, но не удержалась и едва слышно вздохнула. – Дальше-то что?

По всему, сомнения ее мучили: правильно ли поступаем, нужное ли это дело – на пять лет оторваться мне от семьи? Речи о том, чтобы ей поехать со мной, не было изначально: не дети уже, да и как нам оторваться от дома, в котором я родился и вырос, который, унаследовав пять лет назад, пытались с ней реанимировать, привести в чувство. Ответа сомнениям у меня не было: что будет, как? А черт его знает, что да как! Как-то будет.

– В понедельник областной повезет в Приозерск – представлять, а там… Знаешь, пойду-ка я на охоту. Два выходных дня, замечательная погода: морозец, снег устоялся, заячьи следы как на ладони. А, Дашенька?

– Конечно, иди, – легко согласилась жена. – Проветришься, придешь в чувство. Только не убивай никого, ладно?

– Как это – не убивай? Охота тогда зачем? Убить ноги? Закон природы, Дашенька: все живое живится живым.

– Живится, если голод мучает. А ты голоден? Я тебе борщ сварю…

– С зайчатиной… Ну вот, ну хорошо, постараюсь промахнуться… Живите, зайцы!

И мы пошли – я и мой приятель Леонид Журавский, страстный охотник и рыбак, при этом немного браконьер – в том смысле, чтобы по возможности не платить всяческих поборов и взносов, но при этом потихоньку охотиться и рыбачить. Всегда он был готов к походу – и в снег, и в дождь, – снасти и снаряжение содержал в образцовом порядке, порох хранил сухим, заряжал патроны, готовил макуху, копал червей сам, и всегда на дне рюкзака была у него войсковая фляжка с водкой, настоянной на зверобое.

– Маршрут такой, – сказал Журавский накануне вечером, когда мы сговаривались по телефону. – Утром, в половине шестого, встречаемся на вокзале, садимся на электричку, на следующей станции выходим. Покружим по полям вокруг Семеновки – на днях я видел там уйму свежих следов, – и обратно пешим ходом. Не проспи только, как в прошлый раз…

Но я снова проспал.

– Ну и что теперь? – упрекнул Журавский, когда хвост электрички скрылся за поворотом. – Пешим ходом туда и обратно? Между прочим, зайцы вокруг вокзала не скачут, нет здесь зайцев. Ау, косые!

– Ну и мопс их дери! – сказал я виновато. – Убьешь, а потом черт его знает, что с ним делать. Освежевать надо, а как? И потом, Даша…

– Она что у тебя, девушка? Мяса не видела? Как хочешь, а зайца мы сегодня возьмем!

И мы прошли в конец перрона, спрыгнули на протоптанную тропинку и потянулись вдоль колеи в сторону Семеновки.

Сначала тропинка была широка, утоптана, идти было легко и приятно – сквозь облачную взвесь просеивалось пигментное солнечное пятнышко, под ногами похрустывал спрессованный наст, свежий морозный воздух приятно холодил бронхи, – но за железнодорожными складами тропинка разделилась на тропки, истончилась, и ноги то и дело стали увязать в рыхлом снегу. Тогда свернули на огороды, кое-как переделенные вехами, – и тут оказалось, что снежная простыня вся исчерчена путаными заячьими следами-дорожками.