Мутные воды Меконга - Карин Мюллер Страница 59

Я попыталась воспроизвести то, что мне кричали дети, когда я путешествовала по центральному нагорью, где иностранцев не видели почти двадцать лет.

– Линсо. Русская.

– Идиоты! Наглые воры! Псы паршивые!

Массажистки прямо-таки вышли из себя и принялись поливать грязью своих несчастных союзников, пока одна не подытожила все единственной фразой:

– Одно слово – русские.

И они погрузились в угрюмое молчание.

Я как можно деликатнее начала прощупывать тему, как врач ощупывает больной зуб. Чем именно так досадили эти наглые и паршивые псы?

К моему удивлению, готового ответа у них не нашлось. Они что-то пробурчали о том, как русские мужчины приводят на пляж вьетнамских подружек, целуют и обнимают их у всех на виду, но подобное вытворяли на пляже целыми днями не только они, а ночью под уединенными пляжными зонтиками можно было увидеть и кое-что похуже.

Когда мне наконец удалось их разговорить, оказалось, что проблема вовсе не в поцелуях. Дело обстояло гораздо серьезнее и затрагивало национальную гордость. Русские туристы пришли на смену раскованным и легким в общении американцам, однако не выполняли главную задачу – тратить больше денег. Напротив, они превратили Вьетнам в место дешевых отпусков, приезжая толпами, чтобы поразвлечься с местными женщинами и погреться на непривычно ласковом солнышке, после чего возвращались домой, не опустошив и малой части своего рублевого счета. Непростительный грех.

– Пора работать, – вдруг сказали женщины и отряхнули песок с икр.

Время не было проведено зря: они изучили загорающих и были готовы застолбить свою территорию. У них все было тщательно рассчитано, как расстановка игроков в матче на Суперкубок. Вон тот кругленький американец, похожий на гору дрожащего желе, – им надо заняться прямо сейчас, пока солнце не поджарило его белую, как рыбье брюшко, кожу, окрасив ее в цвет сырого мяса. Молодая парочка – учитель английского, отправившийся на год в Токио, и его японская подружка как раз дулись друг на друга, и это вряд ли закончится раньше обеда, как и в предыдущие три дня. Он мог бы согласиться на массаж сейчас, чтобы заставить ее поревновать, – а она наверняка захочет сделать массаж ему в отместку. И отлично.

Я указала на волосатых испанцев, разлегшихся неровным рядком: они расставили пальцы, чтобы загорело пространство и между костяшками. По мне так золотая жила. Но женщины лишь отмахнулись:

– Эти! Они свой массаж и так получат – ночью от какой-нибудь красотки.

И не сказав больше ни слова, подхватили плетеные коврики, пузырьки с массажным маслом и отправились разминать складки жира и ягодицы с налипшим песком под жгучим южным солнцем.

Тет ^[9] наступил неожиданно, пока я наслаждалась возможностью поесть твердую пищу впервые после болезни. Поразительным был не сам вьетнамский Новый год, а предшествовавшая ему неделя: эти семь дней были настолько важны, что готовиться к ним начали за месяц. Длинные флотилии велорикш прокладывали себе путь в плотном потоке машин; на их мягких сиденьях в горшочках цвели миниатюрные апельсиновые деревья. Все билеты на внутренний транспорт были раскуплены, и даже самые услужливые турагенты лишь пожимали плечами, угощая отчаявшихся клиентов засахаренными фруктами – в утешение. Все ехали друг к другу в гости, а транжирить деньги считалось хорошим тоном.

В этот день все вьетнамцы становились на год старше независимо от того, когда появились на свет. Для них это было Рождество и День благодарения одновременно. К радости сотен торговцев, расставивших прилавки на всех тротуарах, во всех углах и закутках, это было время трат – больших и малых.

В стране, где не было гипермаркетов и покупатели ходили к одному и тому же продавцу годами, а за ними следом их дети и внуки, людям было чуждо само понятие праздничной распродажи. Лозунгом нации стало «трать», а не «экономь», и торговцы пользовались взлетевшим в сотни раз спросом на полную катушку. Я вышла, чтобы купить воды у своего любимого торговца, и обнаружила, что со вчерашнего дня цена выросла вдвое. За те несколько минут, что я бегала за деньгами, цена увеличилась еще в два. Теперь мне стало ясно, что это за тихий звон не давал мне покоя: то был звук полных копилок, которые трясли над ухом улыбающиеся лавочники, подсчитывая заработанные монеты. Деньги вдруг подешевели, а траты стали предметом национальной гордости.

Рыночные торговцы, которые и так работали сверхурочно, превзошли себя с заходом солнца. Обувщики начинали торговать колой, в аптеках появились самодельные рулетки, и весь город высыпал на улицы, чтобы веселиться. Рулетки с пронумерованными цветными ячейками кружились беспрерывно; люди делали ставки, проигрывали и выигрывали, швыряли монеты на стол и метали дротики. На каждом углу с шатких подмостков голосили начинающие певички; их расшитые блестками платья сверкали в ярком свете огней.

Я купила ломтик соленого ананаса и пошла к ближайшему игровому прилавку. Под опрокинутой корзинкой в центре стола сидел хомяк, которому явно до смерти надоело все происходящее. Предполагалось, что, когда корзинку приподнимут, оглушенный и ослепленный ярмарочными огнями хомяк захочет найти убежище в одном из двадцати пронумерованных домиков. Призы были разнообразные: от крошечных пакетиков с полдюжиной орешков до игрушек из шоколадного яйца. Несколько восторженных дамочек прижимали к груди пакеты, которые уже лопались по швам от подобных безделушек, а их рыцари с убийственно серьезным видом переходили от одного столика к другому, обменивая ветхие купюры на бесконечные дротики и лотерейные билеты.

После семидневной беготни новогоднее утро показалось необычайно тихим. Впервые я увидела, как вьетнамцы толпой высыпали на берег. На девочках были их лучшие платья в цветочек; они висли друг на друге, вышагивая по песку в нарядных туфельках на каблуках. Играли с прибоем в салки, гоняясь за отливом, как песчанки, до тех пор, пока волна не набирала силу. Тогда они убегали и снова бросались к кромке воды – спасать сандалии, утянутые песком.

У фонтанов собирались профессиональные фотографы; вскоре перед ними выстраивались длинные очереди из клиентов, которые позировали для ежегодного портрета с прямыми спинами и серьезными лицами.

Я целыми днями ходила по книжным магазинам в поиске легкого чтива на английском, чтобы вознаградить себя за несколько месяцев чтения нудных грамматических текстов и карманных словарей. Но не нашла ничего, кроме Джека Лондона во вьетнамском переводе. Неделю я жарилась с книжкой на пляже, и к моему словарному запасу, наполовину состоящему из названий мотозапчастей, добавились такие нужные слова, как «снежный занос», «ездовые собаки» и «сосулька». Оказалось, что западные книги и журналы якобы оказывают разлагающее воздействие на психику вьетнамцев и потому запрещены. Я смирилась с тем, что еще пару месяцев придется читать скукотищу, и вернулась к словарю – я остановилась на букве R.