Черный ящик - Амос Оз Страница 59

Ну, а вы-то, мой господин? Вы-то как не боитесь? Куда устремите глаза Ваши? И к кому возденете руки, полные кровавых денег?

Правда в том, что Вы, хоть и являетесь, по-видимому, великим заступником арабов и ненавистником сынов Израиля, крови арабской пролили, как воды, во время войн, да и между войнами сгубили их немало. Между тем, как я, якобы националист и фанатик, во всю свою жизнь не пролил чужой крови. Ни единой капли! И по моей вине даже волос не упал с головы араба, несмотря на то, что и я сам, и предки мои сыты по горло и позором, и плевками, да и вещами похуже того. Я не причинил зла ни еврею, ни иноверцу, я всегда терпел и молчал. Вот вы считаетесь великим гуманистом, добросердечным, готовым на всяческие уступки, а я – жестокий фанатик. Вы – человек Вселенной, а я – ограничен, узок мой горизонт. Вы – лагерь мира, а я – замкнутый круг кровопролития. Почему же эта злосчастная клевета разлетается по свету, как на крыльях? Потому что Вам и Вам подобным приличествует слава, а мне и мне подобным – молчание. Наверняка по количеству пролитой Вами арабской крови стали Вы асом кровопролития. Но как же мы восхищались вами в юности! Как из нашего далека обращали к вам свои взоры! Великолепные герои! Сыны великанов! Возрожденные львы Иудеи!…

Но к чему мне спорить с Вами и изливать перед Вами свои обиды? Вы обязаны вернуть мне мою дочку в воскресенье утром, а после этого – ступай гореть в аду!

… Может, все здесь написанное ты прочтешь с презрительным смехом, передразнивая мой акцент, уничижительно отзываясь о моем менталитете, а она упрекнет тебя: дескать, «прекрати, негоже потешаться над несчастным», но и она не сможет сдержать улыбки. Что мною утрачено – то утрачено.

Не зря не дано было царю Давиду построить Храм. На Небесах запомнили зло, им совершенное: его руки были обагрены невинной кровью. Только наказание это не утешит тех, чья кровь пролита. Конечно, кому довелось родиться в качестве Сомо во времена царя Давида, тому и тогда приходилось несладко. Мы – солома в пыли. Полова пред лицом ветра. Порог, попираемый ногами.

Родственники, друзья, знакомые приходят и сидят у меня с утра до вечера, как принято это делать, утешая скорбящих. Входят в дом, склонив головы, словно в доме – покойник, крепко жмут мою руку, говорят: «Крепись и мужайся!» Уподобился я человеку, которому полагается отсидеть в доме семь дней траура по покойнику, только сердце мое все еще не позволяет исполнить древний траурный обряд по ней – обряд разрывания одежд. Быть может, остается во мне тень сомнения? И сомнение это трактуется мною в ее пользу. Разумеется, на условиях, которые я ей поставлю, и в соответствии с вердиктом, вынесенным высокочтимым раввином Бускилой. Но мою дочку Вы возвращаете мне в воскресенье утром без проволочек, дабы не вынуждать меня предпринять шага отчаяния. Я даже думал: приеду к вам, днем и ночью буду стоять у порога Вашего дома с плакатом в руках: «Подлость совершена в Израиле». Родственники мои и друзья говорят даже о более суровых мерах, которые следует предпринять против Вас. Но, быть может, само Небо удерживает меня. Чтобы не пасть мне столь же низко, как пал ты.

Целый день находится со мной рядом дорогая супруга брата моего. Оставила она детей своих, пришла побыть со мною в горе, меня постигшем. Она угощает гостей содовой со льдом, закусками, черным кофе, опорожняет пепельницы, сурово уговаривает меня: «Ешь, ешь!» – и я покоряюсь ей и в слезах ем хлеб свой. Добрые люди изо дня в день стараются отвлечь меня от навалившегося на меня несчастья. Говорят со мной о правительстве, о следственной комиссии, возглавляемой Верховным судьей Агранатом, о Рабине, Киссинджере, короле Хусейне. Я изо всех сил притворяюсь, что слушаю их. Даже господин Закхейм побывал здесь. Произносил витиеватые речи и предлагал себя в качестве посредника. Но зачем мне посредники, мой господин? Только верните мне мою девочку, а дальше – предстаньте перед собственной судьбой. А та женщина пусть предстанет перед собственной судьбой.

Вчера вечером, когда ушел последний из гостей, появился мой брат, принес бутылку коньяка, обнял, поцеловал меня и сказал с грустью: «Нельзя нам на них жениться. Они заражены какой-то порчей, чем-то, что нам неведомо и непонятно, и потому, чтобы не заразиться, должны мы оставаться среди своих». Так сказал он, а затем взял свою жену и они ушли. И я вслед за ними вышел из дому – побродить немного по улицам. Я поднялся на холм, чтобы увидеть закат солнца и вновь задать эти вечные вопросы. Но ответом мне был лишь шелест деревьев. А может, все – лишь ошибка? И Райский Сад, и всемирный потоп, и жертвоприношение на горе Мория, и неопалимая купина – всего этого никогда не было, все это лишь притча? Может, великие мудрецы ошиблись в своих определениях, и не здесь древний Иерусалим, не здесь Эрец-Исраэль, о которой повествует Священное Писание, а где-то совсем в другом месте? За далекими темными горами? Могла ведь случиться подобная ошибка? Разве ученые никогда не ошибаются? Может быть, потому нет Бога в здешних местах?

Луна выкатилась из-за гор, и я направился домой. Не хочу я иметь дела с луной, чтобы снова не овладели мною темные инстинкты и не захотелось мне умереть или задушить Вас, мой господин.

А по возвращении в мой опустевший дом – что еще оставалось мне делать? Я налил себе того самого коньяка, что принес мой брат, включил телевизор и, сидя в потемках, смотрел, как ловкие, атлетически сложенные сыщики гоняются с пистолетами за каким-то преступником где-то на Гавайях, в Америке…

Но сердце мое было не на месте: что мне до восстановления справедливости на Гавайях? В самый разгар стрельбы, трюков, погони я встал и оставил их. Не надо доставлять мне удовольствия. Пусть себе мелькают в темноте. Вместо этого я вышел на балкон поглядеть, все ли еще стоит земля на своем месте и по-прежнему ли подвешена на серебряных нитях луна – несмотря на подлость, которая совершена в Израиле? Прохожие шли по тротуару, каждый своим путем – к себе домой, к своей жене, к своим детям. И взгляд мой провожал их тени: а вдруг найдется и для меня место, куда снесу я свой позор?

Наконец, улица опустела, я вернулся в комнату и увидел, что тем временем на Гавайях все устроилось. Может, и я возьму свою дочурку и отправлюсь жить на Гавайи?

Я сижу в кухне, предо мною – ее передник на крючке, я считаю шаги соседей за стеной, а также наверху, долго перелистываю Книгу Псалмов, ища утешения. Хотя более всего пристало бы мне сейчас читать Книгу Иова. Почему обуяла меня гордыня? Почему женился я на женщине из высшего общества? Зачем замахнулся на то, что мне не по росту?

Усталыми, измученными глазами вчитываюсь я в написанное: «Да устыдятся и посрамлены будут ищущие души моей; да обратятся назад и покроются бесчестием умышляющие мне зло. Да будет путь их темен и скользок, ибо они без вины уготовили мне яму, скрыв ее своими сетями, без вины подкапывались они под душу мою. Справедливость Твоя, как горы Божьи, и суды Твои – бездна великая…» И так далее…

Что пользы мне от стихов этих, когда сердце мое умерло во мне? Сделанного не воротишь, и того, что искривлено, мне не выпрямить. Мне – позор, а не тем, кто ищет душу мою. Оставлен, словно одинокий тамариск в степи. Путь мой труден, застилает его тьма, а ты на свой мир глядишь с улыбкой. Отчего это так? Велика пропасть меж нами. В чем согрешил я перед Вами, господин мой? И что пользы Урии Хеттеянину, погубленному мужу Бат-Шевы, от того, что в конце концов царь Давид был слегка наказан за то, что отобрал у него жену? И даже теперь, спустя три тысячи лет, мы со священным чувством все еще читаем псалмопевца Давида, сына Ишая, а причитания Урии и не прозвучали никогда. Хотя, быть может, и слышали их во время оно, а потом они забылись, и даже память о них изгладилась? Всевышний предпочел Авеля и дар его, а на Каина и на дар его внимания не обратил. И каков же удел Авеля? Авель умер, а Каин живет и существует, и «каинова печать», которой отметил его Господь, обеспечила Каину неприкосновенность, и ничто уже не мешает ему разбогатеть, прославиться, вкусить любых удовольствий.