Без работы - Александр Александров Страница 59

Когда человек со шрамом заводил разговор о предателях горячо любимой им Родины (это случалось нередко), голос его повышался, речь становилась эмоциональной, полной волнующих оборотов и ярких метафор. В такие моменты Лев Троцкий рубил яростно воздух ладонью и обличал и грозил. В словах человека со шрамом чувствовалась личная боль, которая передавалась Крючкову, и он всецело был солидарен с ним. Наш герой внимал ему завороженно и не мог возразить. Троцкий вещал:

— Посмотри, куда ведет нашу страну это циничное, не верящее ни во что, не ценящее ничего, кроме личного обогащения, правительство. Эти прохвосты любой идее не дадут стать могущественной. Ее обесценят, обесцветят, заразят разложением и выкинут на помойку. Вот так. Так… Они врут, что мы якобы завербованы тайным врагом нашей Родины и являемся слугами мировой закулисы. Что все наши действия происходят с подачи Госдепа. Но неужели не ясно, что мы самостоятельно выбрали путь и спустились в подполье. Мы не зависим от помощи мировых воротил, которыми часто пугают их же друзья в подвластных им СМИ. Наши руки чисты. Кроме вводимого в заблуждение народа, мы никому не должны. И люди не слепы. Смотри. Вызывающие только жалость потуги спасти то, что было построено при социализме, выдаются за достижения. И чем тут можно гордиться?! Промышленность разрушается. А все награбленные у народа богатства передаются в Стабфонд — цепкие лапы того самого гнусного американского ростовщичества. Бизнес продажных чиновников связан с отмывкой награбленных средств и офшорами. Цена ему — миллионы загубленных человеческих судеб и жизней. Требующие модернизации заводы ветшают и закрываются за неэффективностью. Люди страдают от произвола, упадка и безработицы. Да только обычные люди там наверху никому не нужны! Теперь же ты видишь: наше нелегкое время требует непримиримой борьбы. Ты тоже жертва, — неожиданно ласково объявил Троцкий. Обильно посыпав вологодское масло, размазанное на подрумяненной корочке белого хлеба, сахаром, он угощал самодельным пирожным Павла, произнося зачем-то: — Аминь.

Карлик Карл оказался не таким уж противным и злым, как, впервые встретив его, решил Павел. Правда, славным карлика Карла назвать было тоже нельзя. Он был, скорее, печальный и странный. Целый день скрежещущим, как тяжелая дверь на заржавленных петлях, голосом мог разглагольствовать о горестях и несчастьях людей. К примеру, начинал рассказывать о торнадо, в подробностях разрисовывая самые разнообразные формы гибели жертв:

— Вот… Подкинуло эту, полную жизни, розовощекую, длинноногую, с прекрасной грудью и очаровательным личиком девушку прямо в дорогостоящем автомобиле и пронесло по воздуху триста метров… Потом машину плавненько опустило на землю. Все цело. А она (девушка) во время полета кричала и подавилась жвачкой. Потом, уже на земле, — судороги, в агонии расцарапанная наманикюренными коготочками тонкая шея, выпученные глаза — медленная и мучительная смерть.

Или:

— Открыл молодой, атлетического телосложения мужчина с симпатичной мордашкой дверь… А оттуда огненный вихрь. Кожа на лице симпатяги мгновенно обуглилась, затрещала, пошла пузырями…

Павел затыкал уши, чтобы не слышать подробности страшного повествования. Когда он убирал от покрасневших ушей руки, карлик, довольно хихикая, говорил:

— Ничего плохого в смерти нет. Она всех уравняет.

Карлик дружил с угрюмым великаном Кузьмой Купидоновым. Кузьма практически ни с кем, кроме карлика, не общался.

Один раз Крючков набрался смелости и поинтересовался, как Купидонов оказался в подпольной среде.

— От меня ушла жена. И все, — произнес Купидонов. — Мне нужна моя Кармангоция. И там, где живет глупая теща, улица, названная в мою честь.

Влас Жебрунов был бунтарем и яростным оппозиционером. Имея в запасе огромное множество где-то вычитанных изречений, он постоянно спорил с Пнем, который не был сторонником радикальных решений, предлагал все продумать и взвесить. Влас частенько обвинял Михаила Аскольдовича в нерешительности и приверженности к бесчеловечному либерализму. В такие моменты только тонкий психолог Лев Троцкий мог их угомонить.

Отец трех детей, безработный специалист по сборке нанобудильников всегда выступал на стороне Михаила Аскольдовича. Галустян никогда не ввязывался в перепалку, но молчаливо кивал, соглашаясь с бывшим своим руководителем. К подпольщикам Анастас попал под влиянием Пня, проявив беспрецедентную верность. Может, у Галустяна имелся другой — скрытый и никому неизвестный мотив. Павел знал, что сам Пень не одобряет подобное поведение бывшего своего подчиненного:

— Шел бы ты отсюда домой, — говорил он.

Анастас только мотал головой в ответ.

Бывший системный администратор Жданов Андрей казался, пожалуй, самым веселым членом подпольной общины. Его привлекало и радовало крепко сплоченное благородными целями братство соратников. Андрея прельщала опасность. Он готов был пожертвовать всем ради верных товарищей. С его слов, он боролся за правду и справедливость, считал себя пламенным идеалистом. Без высокого, незапятнанного идеала для Жданова жизнь была пуста.

И наконец Бафомет. Он был действительно пренеприятнейший тип. С ехидной козлиной рожей, в красном колпаке, с паскудными глядящими в самую душу глазенками, в которых, казалось, искрами прыгают бесы. От него струился омерзительный, непонятного происхождения сернистый запах. Руки были грубые, ногти обгрызенные и грязные.

Вместо зубов — почерневшие редкие пеньки. Одним своим видом он приводил Павла в состояние трепета и недоумения. Своими повадками и сдобренной специфическими выражениями речью он смахивал на закоренелого уголовника. Если другие подпольщики называли Крючкова соратником или товарищем, Бафомет всегда с каким-то презрением кидал ему:

— БОЧ.

И все его обращения к Павлу звучали приказом:

— Куда пошел, малахольный? Ну-ка, стоять.

Или:

— Возьми щетину и надрай пол в парашной.

Крючков неоднократно ловил себя на желании треснуть чем-нибудь очень тяжелым этого Бафомета.

Козлорожий имел своеобразное хобби. Поздним вечером он выдувал заунывные трели на флейте из человеческой берцовой кости. Печальный мотив раздавался под гулкими сводами и разносился по запутанным темным переходам. И все тогда навевало уныние, становилось гнетуще и неприветливо. Никому, кроме карлика, это игранье не нравилось.

Хотя все терпели. Только карлик потирал руки и скалился в некрасивой усмешке, когда душа цепенела в недобром и суеверном предчувствии, что всех ожидает неотвратимый и, возможно, бесславный конец.

Однажды Павел спросил у Троцкого, почему он и другие соратники терпят гадкого Бафомета?

Троцкий подумал, видимо подбирая слова, и чуть погодя, проговорил:

— Понимаешь, каждый играет в нашем непростом деле какую-то роль. Ты удивишься, но Бафомет незаменимый товарищ. Он решает большие задачи и по-настоящему предан идее. Раньше он был цветником. Цветник — это бомж, который живет на теплотрассе. У него большая сноровка и опыт. Он решителен, дерзок и смел. Внешность его, конечно, не очень располагает к себе. Ты слово «скатол» знаешь?