Нежный bar - Дж. Р. Морингер Страница 59

Лежа рядом, мы так долго молчали, что мне показалось, что Сидни заснула. Наконец она произнесла:

— Тебе не кажется, что что-то горит?

Я глянул на лампу. Мой носок на лампочке дымился. Я схватил его, опрокинув лампу с сильным грохотом. Сидни рассмеялась. Потом я сделал из носка куклу по имени Сократ, который философски комментировал то возмутительное поведение, которое только что наблюдал.

— Ты хулиган! — Сидни хохотала в подушку. — Ходячая неприятность.

— Почему?

— Потому! Я не уверена, стоит ли мне дружить с хулиганом.

Когда я проснулся, я увидел ее стоящей надо мной с чашкой кофе.

— Доброе утро, хулиган, — улыбнулась она.

На ней был легкий атласный халатик. Я забрал чашку у нее из рук и, когда она отвернулась, схватил ее и затащил в постель.

— Мои родители, — начала Сидни.

— У них свободные взгляды.

— Да, верно, либералы проснулись и выразили желание встретиться с мужчиной, находящимся в комнате для гостей наверху.

Поскольку мой чемодан остался в машине Сидни, я надел ту же одежду, в которой был накануне вечером, и спустился следом за ней по лестнице. Ее родители действительно оказались либералами. Казалось, они совсем не были возмущены. Они налили мне чашку кофе и пригласили позавтракать с ними.

У них обоих был такой же низкий голос, как у Сидни, и, так же как и она, они засыпали меня вопросами. Я сомневался, что мои рассказы покажутся им интересными, поэтому перевел разговор на них самих. Я спросил, чем они увлекаются. Они обожали итальянскую оперу, тепличные орхидеи и бег на лыжах. Мне было нечего сказать на эти темы, и у меня возникло ощущение, что за прошедшие сутки я завалил уже два экзамена. Я спросил про их семейный строительный бизнес.

— Некоторые компании строят здания, — сказала мама Сидни. — Мы же строим жилища.

Она произнесла слово «жилища» таким же восторженным тоном, каким профессор Люцифер произносил слово «ПОЙ-эма». Ее голос зазвучал громче, а щеки порозовели, когда она заговорила о том, что всем людям нужен дом. Я рассказал про особняки Манхассета и про то, что они значили для меня в детстве. Я заметил, что история им понравилась.

Отец Сидни встал, засунул руки в карманы брюк и небрежно спросил меня о моей семье. Я стал на все лады расхваливать маму. Он улыбнулся.

— А кто твой отец? — спросил он.

— Я только недавно с ним познакомился.

Он нахмурился. Я не мог понять, то ли он нахмурился сочувственно, то ли удивленно. Мать Сидни сменила тему и спросила, что я изучаю в Йеле. Кем хочу стать? Я сказал про юридическую школу, и родители были удовлетворены.

— Нам, пожалуй, пора, — вмешалась Сидни. — Мне нужно отвезти Джей Ара в аэропорт.

Однако по дороге Сидни передумала. Она решила высадить меня в Дарьене, где я мог сесть на экспресс-автобус до аэропорта.

— Почему? — спросил я. — Что происходит?

— Думаю, что так будет лучше.

— Скажи мне почему.

— Послушай, я встречаюсь с другим человеком.

— Я знаю.

Я назвал имя своего друга, который представил нас друг другу на лекции по конституционному праву. Нет, сказала Сидни. Кто-то другой. Внутри у меня все похолодело, и я почувствовал комок в горле.

Она съехала со скоростного шоссе в Дарьене и, когда мы приблизились к остановке экспресса, выскочила из машины. Я сидел в оцепенении, а она выхватила мой чемодан из багажника и приказала выйти. Я отказался. Она поставила мой чемодан на тротуар и стала ждать. Я не пошевелился. Так продолжалось пять минут. Наконец она положила чемодан обратно в багажник и снова села за руль. Ни один из нас не сказал ни слова, пока она неслась на юг по Ай-95, то и дело, как заправский гонщик, меняя полосы, чтобы избежать пробок. Однако, когда мы доехали до аэропорта, Сидни больше не злилась. Я даже почувствовал какое-то горькое восхищение, когда мы целовались на прощанье.

— Счастливого Рождества, — сказала она. — Хулиган.

Первое прозвище, которое мне понравилось.

О любви я знал еще меньше, чем о конституционном праве, но пока я летел в Аризону, я сделал вывод, что влюбился. Или у меня случился приступ какой-то болезни. Я потел, меня трясло, ломило в груди. К тому же, как назло, моя рука все еще хранила запах Сидни, а в кармане я обнаружил мятую салфетку с отпечатком губной помады. Я подносил руку к носу и прижимал салфетку ко рту, и стюардесса спросила меня, не плохо ли мне.

То же самое спросила мама, когда я вышел из самолета.

— Мне кажется, я влюбился.

— Замечательно! — воскликнула она, обнимая меня, пока мы шли по «Скай Харбор». — Кто же эта счастливица?

В машине, за ужином и поздно ночью я пытался поговорить с матерью о Сидни, но разговор оказался неожиданно сложным. Мне хотелось расспросить маму о любви, но я считал, что должен быть осторожен с ней, чтобы не разбудить неприятные воспоминания о ее собственных романтических разочарованиях. Мне хотелось спросить, не стала ли наша квартирка на канале причиной того, что богиня, живущая у серебристой реки, поняла, что я ей не пара, но мне не хотелось плохо отзываться о доме, который мать, как могла, старалась сделать уютным для нас обоих.

Наконец я просто сказал:

— Сидни совсем из другого круга — она оттуда. — Я задрал руку выше головы. — А я вот где. — Я опустил руку ниже колена.

— Не говори так. У тебя столько замечательных качеств.

— Да-а. Денег нет, и вообще я понятия не имею, что дальше делать со своей жизнью…

— Понятия не имеешь?

— Я имею в виду, помимо того, чтобы стать адвокатом.

— Послушай. Если мужчина возводит женщину на пьедестал, это не так уж плохо для отношений. — Мама улыбнулась и ободряюще потрепала меня по плечу, но я не мог заставить себя улыбнуться в ответ. — Джей Ар, любовь — это благословение. Постарайся насладиться ею.

— А если она разобьет мне сердце? — спросил я.

Она смотрела поверх моей головы.

— Мам?

Теперь сквозь меня.

— Мам?

— Ты это переживешь, — ответила она.

Сидни встретила меня в аэропорту с бутылкой шампанского, которую мы передавали друг другу на скоростном шоссе Ай-95. Стоял воскресный вечер, температура упала ниже нуля. На дороге больше не было ни одной машины. Нам принадлежал весь мир.

До Йеля мы добрались к полуночи. Замерзшие деревья скрипели на ветру. Улицы превратились в катки. Мы заехали ко мне, взяли альбомы Синатры, потом поехали в ее квартиру и закрылись изнутри. Сидни хитро рассмеялась, когда я придвинул к двери большой стул.

Мы не выходили несколько дней. Выпал снег, растаял, выпал снова — мы едва заметили. Мы не включали ни телевизора, ни радио. Единственными звуками в ее квартире было пение Синатры и наши голоса, его вздохи и наши и еще ветер. Когда нас одолевал голод, мы заказывали еду из ресторана на углу. Телефон звонил не переставая, но Сидни не отвечала, а автоответчика у нее не было. Похоже, ее не волновало, что ее могут разыскивать молодые люди, и из ее равнодушия я сделал вывод, что ее не волнует никто, кроме меня.