Небозем на колесе - Александр Иличевский Страница 59

Заходит Крахтенгольц и смотрит рикошетом. Садится подле.

Я встаю и собираюсь выйти, в дверях столкнувшись вдруг с Кортезом. Кортез нам машет всем рукой и приглашает. Мы проникаем в кабинет. «Ну, наконец-то...»

Наташа и заведующая садятся, я же, замешкавшись, вдруг застываю... Я вижу у Кортеза на столе макет громадный нашего хозяйства со всем устройством территории, с шлюзами охраны и подъездом... Макет, безумно точный, филигранный, стоит, как торт, размером с будку, и за ним Кортеза нам почти не видно, пока он возится с плащом и катит кресло, чтоб видеть нас, – на середину.

Из Дома вынут ломтик, и в разрезе я вижу все – все планы этажей, подсобки, комнаты, ходы и переходы, три ярусных кольца системы коридоров и в центре зимний сад...

Я так был впечатлен, что сел не сразу, – когда Кортез уже гремел с довольным видом:

– Вы согласитесь, грандиозно!

– Да уж, ничего себе...

– Привез вчера мой архитектор: говорит – подарок, поскольку в мастерской уже нет места... Потом мы установим его в холле.

Кортез еще раз по-хозяйски оглядел картонно-гипсовую выдумку и переменил выражение на деловое: перестал лыбиться, как ушибленный уж. Обычно такой переход означал, что речь его сейчас наполнится изощренной ломаностью, которая неизбежно у него возникала при служебном изъясненьи по-русски.

– Так вот, для что я вас позвал. Вчера вы сделали известным, что хотите блеснуть нам общественной нагрузкой. Я подумал, чем вы можете быть нужны. Вы станете смотрителем Сада, – Кортез, с вновь мелькнувшим удовольствием, провел рукой вдоль разреза макета вверх. – Вы будете, так выразить, егерем, главным смотрящим этого чуда растений. Мы откроем их для всеобщего гуляния и пребывания. Пусть каждый сможет насладиться отдыхом там. Его восхищающим уютом, целой тишиной, птицами, негой прогулок, краской заката, воздухоносными сообщениями... Согласитесь, чрезвычайная идея. Мы превратим то, что было раньше можно только на внешнее обозренье, – в общий внутренний достаток. Вы выучите все редчайшие растения, которые в нем произрастают, и будете устраивать ознакомительные путешествия. Вам нравится? Но путешествия надо проводить только по строгому маршруту, чтоб не заплутаться. И вы будете следить там по порядку и за дисциплиной. Нельзя допустить этих сюда-туда хождений. Наш Сад будет работать с 9 утра и до заката. С наступлением темноты там никто не может находиться. И за этим будете следить. Вы также будете помогать нам при регулярных досмотрах. Раз за месяц. Ничего серьезно – легкая работа. Соглашайтесь?

Я кивнул.

Вслед за мной кивнула Крахтенгольц, а Наташа посмотрела на меня с трудно скрываемым ужасом.

Итак, я – егерь.

Теперь часто по утрам меня ласково будит Стефанов словами:

– Вставайте, Лесник, дрозды уже спели!

Завтракаю нынче я всегда в Саду – мне туда приносят, потому что не успеваю: очередь с утра и раньше толпится у входа, а прежде чем впустить, нужно еще на экскурсии их разделить, составить списки. Не разделишь – перессорятся, поднимут гвалт – и ни с места. А делить по 15 душ надо потому, что всем скопом идти невозможно – управляемость, столь важная на горных, высотных тропах, снижается, да и мостики веревочные – не бетонные все же.

Мероприятие это, конечно, хлопотное – разделение: пациенты рвутся в Сад, как на праздник свободы, и сдержать их вначале для записи трудно. Запись же поименная для меня важное очень дело. Главное. Я ее специально придумал, хотя подумать: какая в ней нужда? Когда вписываю человека из очереди в лист, то смотрю на него какое-то время. Секунду, а может и: миг, морганье. Поочередность получше, чем глядеть вразнобой на лица, когда экскурсия гурьбой стоит. На кого посмотришь дважды, а кого невзначай пропустишь. К тому же я, наверное, неинтересно по ботанике рассказываю, не научился еще увлекательности, потому что многие постоянно отворачиваются, отходят, все норовя на разные стороны отвлечься, а некоторых – тех, что на колясках-каталках, – и вовсе за остальными не видно.

И вот, выписав-вписав их всех и с удовольствием вглядевшись, я веду первую группу в свои владения. Переходим вступительный мостик и останавливаемся на первой площадке – для ежедневного инструктажа. (Хозплощадка эта – мой, так сказать, омшаник, здесь я ульи порожние про запас колода к колоде держу, на случай ежели рой где вдруг отроится, и прочую садовую утварь.)

Многие, понятно, давно выучили все до буковки, но предписанье техбеза кровь из носу обязывает повторять всякий раз по новой, да и новенькие могут в группе случиться, а им пока невдомек подробности самоспаса.

Напоследок я наскоро объясняю, как вести себя, если мост висячий начнет волной изгибаться: не нервничать, а спокойно ногами, наподобие пляса, стараться подавить резонанс качания... Наконец отходим. Группа заботится друг о дружке: кто еще на своих, катит соседу коляску или ставит плечо ковыляге; а когда по мосткам, делают сиденье руками и несут с костылями до твердой земли. Тихо-медленно, но спешить нам некуда – и, восхищенно озираясь вокруг, мы идем потихоньку в дальнейшее.

После возвращаемся, и я вновь телепаю со следующей группой обратно, а уже впечатленные выбирают из числа своего дежурных и посылают за судками с обедом для тех, кто стоит в ожиданье у входа.

Постепенно я во вкус вошел. Чтоб себе самому россказнями не наскучить, придумал совершать попеременно-тематические, а не заунывно-обзорные походы. Попросил Наташу послать в Москву к главному садовнику за атласом, где гербарий с описаниями. Ну а после, когда дендрарий весь поперек-наискось изучил по составу, проложил и примерно вызубрил, нанеся на копии карты, 367 маршрутов: штук по двадцать растений на день, начиная непременно с одного из тех, что в цвету в текущую пору.

Ох, нелегкая это была придумка. Сказать лишь, что саму контурную карту в двух плоскостях срисовывал с местности, трудно и рискованно перелезая и карабкаясь, спускаясь и восходя, спрыгивая в упругие кроны и на «тарзанках» перелетая, – чуть ли не целый месяц. И это – без всякой начальной сноровки геодезиста: с хромым теодолитом наперевес, нашедшимся среди прочего на хозплощадке, путаясь в каракулях параллакса и кривизны, ломая голову над эволютой, сбивая оплошно нивелиры-визиры, прядая от шальных пчел и шарахаясь под голубиным вспорхом.

Да и то – только толику обозримого в столбе за-опрокинутого взгляда пространства удалось пометить. Может, десятую, а может, совсем бесконечномалую часть его. Вертикальная местность, пересеченная воздухом и растительной взвесью, которая к тому же вращается (наподобие карского шашлыка в жаровне), смещаясь вниз-вверх, с неопределяемым периодом, оказалась почти непригодна для изучения. Картографирование, мною задуманное по науке, на деле обернулось от-руки-простейшей, но все-таки трехмерной схемой – мостков, террас, островков, водопадиков, прудов, беседок, чайных домиков, источников, тропинок и перелазов – схемой, едва выцарапанной мной по смутной кальке представления о – до непроглядности – замысловатом пространстве чьей-то выдумки.