Газпром. Новое русское оружие - Михаил Зыгарь Страница 59

Но нам говорили, что это невозможно.

Мы умоляли отвезти нас хотя бы на берег Баренцева моря – туда, где, может быть, будет построен завод по сжижению природного газа. В порт, откуда отплывала платформа. Но нам говорили, что порт Видяево – закрытый военный объект и раздобыть пропуск, дающий право въехать туда, будет сложно.

Мы цепенели от уже слова «Видяево». Ведь именно из этого порта в последний путь отправилась подлодка «Курск». Именно в этом городе президент Путин пережил, наверное, самые страшные минуты в своей жизни, когда на него накинулись обезумевшие от горя родственники погибших моряков. А теперь именно Видяево должно стать воротами для газа Штокмановского месторождения. И может подарить Владимиру Путину самые счастливые минуты. Особенно, если он вдруг окажется президентом тогда, когда это месторождение будет разработано. В 2010? Или в 2012? Или в 2014? Никто не знает, когда.

В конце концов мы смирились. Вместо пустоты Штокмана нам предложили другую пустоту. На Байдарацкой губе. Здесь, правда, Карское море, а не Баренцево. Расстояние отсюда до Штокмана – как от Москвы до Берлина.

Но все равно достаточно только ступить на эту волглую землю тундры, чтобы понять: здесь, за полярным кругом, не могут действовать законы и обычаи, принятые в цивилизованном мире, так же как в горах, на высоте свыше восьми тысяч метров, не действуют человеческие законы. Отменяются даже простейшие знания из школьного учебника географии. Вы думаете, сколько дней в году? Триста шестьдесят пять? Нет, сто двадцать. Проектируя газпромовское строительство, задавая сроки и составляя планы, принадлежащие Газпрому научно-исследовательские институты исходят из того, что в году именно сто двадцать дней, потому что все остальные дни строитель в тундре не может высунуть носа из своего вагончика. Вокруг вагончика – пурга, ветер, потоп, взбунтовавшаяся пустота.

Вы думаете, мясо имеет вкус мяса? Нет, оленина имеет вкус печени. А сырая оленья печень и теплая оленья кровь суть не еда, а лекарство или, лучше сказать, колдовское зелье. Ямальские аборигены ненцы только потому и не болеют цингой, что, забив оленя, на вурдалачий манер приникают губами к пульсирующей еще на оленьей шее артерии и пьют живую кровь.

Вы думаете, мужчина от женщины отличается чем? Глупости какие! Конечно же, мужчина от женщины отличается орнаментом на одежде.

Двумя абзацами выше вы, ничуть не удивившись, прочли словосочетание «земля тундры», и оно не вызвало у вас возражений. Тогда как здесь нет земли. Никто даже не говорит про какой-нибудь предмет: «положи его на землю», говорят: «положи его на тундру». Земля – это там: три часа на вертолете до Салехарда, еще три часа на самолете, и вот там – земля, а здесь – тундра. Тундра – это зыбучая смесь из воды, мелкого, как пыль, песка, болотной травы и мха. Чтобы отсыпать даже маленькую площадку под строительство даже маленького домика, не говоря уж о компрессорной станции, тундру сгребают бульдозером в огромные курганы и дают этим курганам пару лет отстояться. В толще этих курганов пронизывающая грунт вода постепенно стекает вниз, грунт подсыхает и становится более или менее пригодным для строительства. Становится более или менее землей, которой вообще-то здесь нет.

Примечательно, что здесь нет и воды. Тундра испещрена озерами, как лицо человека бывает испещрено оспой, но пить из большинства озер и из большинства рек нельзя. В озерах вода может быть мертвой, отравленной тяжелыми металлами – вроде тех, которые в японских ресторанах Лондона принято подмешивать бывшим сотрудникам КГБ в чай. В реках вода может быть живой, кишеть неизвестными бактериями, которые, если бы у них была память, помнили бы мамонтов.

Любое строительство, кроме простейшего бытового обустройства, здесь возможно только зимой. Любые грузы возможно доставить только по зимнику. Когда тундра замерзает и покрывается снегом, специальная машина, грейдер с укрепленными на ковше горелками едет в пустоту, ровняет и расплавляет снег так, чтобы немедленно намерзала толстая ледяная корка. По этой ледяной дороге могут пройти грузовики. Ночью, потому что зимой всегда ночь. Если грузовик на зимнике сломается, надо в течение пятнадцати минут пытаться его починить, а не удастся – тогда надо его поджечь и молить Бога, чтобы, пока вы греетесь у костра, в который сами же превратили свою машину, огонь заметили с какого-нибудь спасательного вертолета или из ближайшей (километрах в двадцати) стоянки ненцев. Впрочем, заметят вряд ли. Скорее всего, вы замерзнете насмерть. Вы никто в пустоте. И всякий, кто хочет понять что-нибудь про Газпром, как минимум должен вообразить себе, как это – быть никем, и каковы свойства пустоты.

Никто

Чтобы понять критиков и оппонентов Газпрома, свойства пустоты тоже следует всерьез принимать во внимание. Следует помнить, что с тех пор как Газпром получил монополию на газ, а президент Путин получил монополию на Газпром, критики и оппоненты Газпрома – никто. Они критикуют Газпром не потому, что имеют какой-никакой политический вес, экономический авторитет и отличные от президентских взгляды на то, как надо управлять компанией. Наоборот: если они и имеют политический вес, если они и существуют, то лишь в той мере, в которой критикуют Газпром. У них нет другого выхода. Им некуда идти, точно так же, как некуда идти в, казалось бы, бескрайней тундре.

Например, бывший министр топлива и энергетики, бывший вице-премьер Борис Немцов – никто. Все, что он может – это делать хорошую мину при плохой игре. Он держится. Он старается сохранить хотя бы спортивную форму и репутацию жизнерадостного плейбоя. Он катается на виндсерфинге в самых экзотических уголках планеты. Его по старой памяти приглашают на международные экономические форумы и на приемы, которые устраивают иностранные послы в Москве для сошедших на нет оппозиционеров. До последней парламентской кампании его еще приглашали на телевизионные ток-шоу отстаивать либеральные ценности. Приглашения поступали редко, как если бы в году было не триста шестьдесят пять дней, а сто двадцать. Кроме того, ток-шоу шли в записи. Если Немцов отстаивал либеральные ценности остроумно и со знанием дела, заботливый редактор аккуратно вырезал остроумие и знание дела, прежде чем выпустить ток-шоу в эфир. Зато все ораторские оплошности Немцова шли в эфир без изменений.

Немцов в телевизоре всегда выглядел дураком, но, тем не менее, раз за разом принимал приглашения прийти в студию. Стоял перед телекамерой и защищал либеральные идеи, про которые точно известно, что телезрителю на них плевать. Теперь, после того как на предвыборных теледебатах Немцов выступил против культа личности Путина, приглашать в телевизор Немцова перестали вовсе.

Теперь он может критиковать Газпром только на страницах нескольких независимых еще печатных изданий или в частных разговорах.

И он критикует – с тем же успехом, с каким моська лает на слона. Его критика Газпрома – последнее напоминание о том, что он был министром топлива и энергетики. Иначе из оппозиционного политика он превратится в стареющего рантье, разбогатевшего на немыслимом росте акций компании Газпром.

Мы сидим в офисе, который снимает Немцов в высотном здании на Котельнической набережной. Это здание, похожее на рассевшийся и оплывший, как квашня, Эмпайр Стэйт Билдинг, – памятник величественной и ужасной коммунистической эпохи. А офис, вернее, переделанная под офис четырехкомнатная квартира, которую снимает в этом здании ниспровегатель коммунизма Борис Немцов – это памятник эпохи ниспровержения коммунизма, эпохи, в которую Борис Немцов был героем.