Дорогая буква Ю - Игорь Шестков Страница 59

Нет… дура — потому что воспринимала эту жизнь, это наше существование… — слишком серьезно, слишком чувственно, слишком возвышенно, так и не нашла необходимую дистанцию… терлась обо все воспаленной маткой.

* * *

Лучшую русскую прозу — кристальную — написали поэты — Пушкин — Капитанскую дочку, Лермонтов — Тамань, Анненский — Книгу отражений, Бунин — Темные аллеи, Сологуб — Мелкого беса, Хармс — Старуху, Мандельштам — Четвертую прозу, Шаламов — Колымские рассказы. Почти все ядреные прозаики — в своей прозе несут что-то ядовитое. Гоголь, Достоевский, Чехов, Лесков, Платонов… даже Толстой.

* * *

При чтении моих рассказов прошу не забывать — все они выдумка. Развлечение. Не больше.

Даже написанные от первого лица тексты — не отражают мои собственные воззрения, мысли, желания… они отражают воззрения, мысли и желания — фиктивного автора, одного из литературных героев. А последовательность, логика, структура повествования — суть последовательность, логика и структура художественного произведения, вымысла, но ни в коем случае не так называемой реальной жизни.

Многое тут — как во сне — наоборот.

Мир литературы — не только «отраженный», «удвоенный», «уплотненный» и «перевернутый», но и «мир, вывернутый наизнанку»…

А кошмары, монстры, садизм, даже эротика — часто не более, чем развернутые метафоры. А сюжеты — метафоры свернутые.

И главное не то и не се, а легкий осадок на дне метафизического бытия.

Единственный оставленный нами след.

* * *

Взял с полки одну из маленьких книжек Маканина — «Сюр». Прочитал 20 страниц. Заставил себя прочитать… потому что скучно.

Периоды в прозе — должны не терять этот самый хичкоковский саспенс. Период нельзя тянуть «просто так». Он должен закончиться — как в киномонтаже — как только сценка перестает увеличивать саспенс. Следующий период, следующая сценка может начать тянуть другую линию, чтобы потом в контрапункте переплестись с предыдущей темой, только в этом случае разрешено снизить уровень саспенса. Временно. Чтобы потом его удесятерить.

А у Маканина — нет саспенса, нет напряженности, а есть какая-то обреченная заживо-протухшесть… усталая, добровольная тягомотина. Маканин писатель читабельный, но не долго читабельный.

Жалко конечно, что помер.

* * *

Русских писателей всегда — тематически, стилистически — угнетала нависающая над всеми ними планета — Россия. И ее власть. Выйти из ее притяжения — невозможно…

Вся русская литература, культура вообще — на фоне европейской и американской — только возомнивший о себе, обиженный лилипут. Но если это осознать и писать честно, то и лилипут может написать что-то стоящее.

Не одурманивай себя большой формой, друг, — роман может быть большой, но водянистый, графоманский. Тема должна выбирать себе форму сама.

Иногда небольшое произведение — например Чехова — или совсем небольшой отрывочек Хармса — важнее и дороже большой, многозначительной, но пустой и вздорной книги.

Да и «большой интересный сюжет» — далеко не всегда гарантия хорошего романа. Например в моем любимом Гаргантюа и Пантагрюэле или в еще более любимом Тристраме Шенди Стерна — сюжета практически нет.

* * *

Жалко, что умер Баталов. Жалко всех вообще людей. Еще жальче людей, для которых Баталов — великий актер. Для меня Баталов — воплощение слюнявого, лицемерного, облитого маслом фальшивой театральщины… псевдомелодрамы… советского интеллигента-конформиста. Также, как и копошащиеся, действительно, на разных кругах ада — Табаковы, Калягины, Лановые, Смоктуновские, Райкины, Александровы-Колмогоровы и другие Эдиты-Пьехи. Имя им легион.

* * *

Многие читатели не поняли конец рассказа «Облако Оорта».

Разгадка тайны вот в чем: главный герой узнает себя в палаче, терзавшем девушку. Он — его реинкарнация, потому-то ему и привиделось все это… вроде воспоминания о прошлой жизни.

* * *

Обычно мои довольно невинные сексуальные эскапады в тексте — воспринимаются публикой плохо. У некоторых даже вызывают ярость. Происходит это из-за советских комплексов. Мы, бывшие совчелы и постсовки — даже представить себе не можем, как искажен, искривлен, обезображен и обеднен наш интимный мир.

А царящий сейчас — гнилой блуд — это не освобождение, а черная реакция на столетия лицемерия, угнетения и подлости.

* * *

Деструкция растет вместе с конструкцией. И опережает ее. Хаос уничтожает знание быстрее, чем оно успевает распространиться. Во всех этих новых электронных игрушках — нет новых идей. Уже давно нет. Ученые не понимают друг друга. Смартфоны — не порождают новых сущностей. Мир залит враньем и гноем интернета.

* * *

Со смерти Босха прошло 500 лет. Так давно его нет, а его искусство как бы не отдаляется от нас, что было бы нормально, а наоборот, зловеще к нам приближается.

«На родине Босха» — это путевые заметки, наблюдения, размышления. Я рассказываю о своем паломничестве в город Босха — Хертогенбос. О выставке. О соборе. О доме, где Босх работал.

Да, кажется, я больше рассказываю о себе, чем о Босхе. Это мой метод познания — искать Босха не вне, а внутри себя, внутри судьбы.

Абсурд, конечно, но в той или иной степени так поступают все. На каком-то уровне — мы все одно. Только там и возможна «встреча».

* * *

«Лаборатория». Это легкий, прозрачный текст. Почти что сон наяву.

Воспоминание трансформируется в нем в видение будущего. Домашняя, доступная каждому мистика.

Написал я рассказ ночью, ровно за час, между двумя и тремя часами, так получилось случайно. Потом только поправил немного, не хотел менять канву, сюжет… потому что для меня — и уже давно — не интересен текст, который автор мурыжит и переделывает месяцами или годами. Мне интересен результат эксперимента… плод спонтанной импровизации… что-то вроде дзен-буддистского озарения.

Потому что такой плод — свеж. Даже если текст написан на уже не раз пережеванном материале. Все равно он — сюрприз для автора.

* * *

Прочитал рассказ «Ночь в квартире мертвого человека». Это не вегетарианский текст.

Хотел написать о прострации, в которую погрузились сейчас слишком многие. И о непохороненных мертвецах — сталинизме, фашизме — которые вот-вот окончательно оживут — и в обществе и в душах. О тягостном ожидании новой мировой бойни. Но темы эти слишком широкие, абстрактные… поэтому написал о поиске новой квартиры… вспомнил о жутковатом реальном происшествии, которого не было.

Свалить зло на других — постеснялся, поэтому свалил зло на моего лирического героя. Он выдюжит.

* * *

Записал рассказ «Глюк».

Голос во время записи у меня спорадически менялся. От петухов до баритона. И громкость как-то странно плавала. Почему — не знаю. Возможно потому, что и смысл и стиль этого рассказа — тоже плавающие.