Роман потерь - Джулит Джедамус Страница 58

— Как прелестно ты выглядишь в белом, — сказал он и дотронулся своими тонкими пальцами до моих сосков. Потом наклонился ко мне и поцеловал их через кисею так крепко, что я едва устояла на ногах.

Затем он снял свои мягкие коричневые одежды (должно быть, я помогала ему, хотя я этого не помню) и остался, как и я, в простой белой сорочке. Я дотронулась до него, его соски были видны сквозь тонкую ткань, мы оба дрожали, а позже, когда мы уже лежали в постели, я заставила его плакать.

Почему он плакал, а я нет? Мог ли он в этот момент, поднимая мои бедра и входя в меня глубоко, чувствовать зачатого нами ребенка? Я отвернулась, чтобы он ничего не заметил, но не сомневалась, что он знал о нем, понимал причину моей сдержанности. Когда он положил голову мне на грудь и я почувствовала его слезы, я не позволила себе плакать. Я поплачу потом, когда его не будет рядом. И вот я пишу эти строки, плачу и вспоминаю нашу встречу. Его руки на моих плечах. Его изогнутую спину. Его бедра.

Он убрал волосы с моего лица и поцеловал меня. Его лицо было залито слезами, ресницы все еще мокрые, глаза полны такой печалью, что я закрыла свои, чтобы он не увидел их отражения.

— Я теряю тебя — разве не так? — спросил он. — Все говорит об этом.

Я повернула голову. Помятый шелк халата, который он расстелил для нас, разгладился под моей щекой.

— Возможно, ты сам ищешь таких знаков, — сказала я.

— Почему ты так думаешь?

— Ты говорил мне, что мы должны видеть в этих знаках то, чего желаем. Возможно, ты хочешь, чтобы я ушла.

— Нет, не хочу.

— Поэтому ты не пришел ко мне, — сказала я. — Ты мог бы зайти до отъезда на водопады Отова, мог бы прислать мне записку, но не стал.

— Все дело в том сне. Я не хотел услышать от тебя, что он означал. Ты только что была здесь, а потом я обернулся, и ты исчезла.

Что я могла сказать? Зачем заставлять его испытывать ту же боль, что и я?

— Откуда ты знаешь, что женщина из твоего сна — это я? Может быть, это кто-то другой.

— Это была ты и не ты, — сказал он, подойдя так близко к правде, что мои глаза наполнились слезами. И я почувствовала, как отдаляюсь от него, пока он говорит, будто меня уносил поток такой силы, что невозможно было сопротивляться.

Я хотела повторить, что это мог быть кто-то другой, но что-то удержало меня.

— Но у нее были твои глаза и твои длинные, густые волосы…

Я поцеловала его в лоб и сказала ему, как он однажды сказал мне:

— Может быть, лучше не говорить об этом.

Некоторое время мы лежали молча. В комнате сгущались сумерки. В открытые окна проникали запахи цветущих апельсинов и лавров. Стрекотали цикады, потом послышалось пение соловьев, чистое, как звуки падающей воды.

Я лежала на боку, он обнимал меня, я чувствовала на себе его дыхание. Пение соловьев подействовало на меня удручающе, я загрустила: я уже не была невинной, как когда-то. Неожиданно для себя самой я проговорила:

— Я наверняка разрушу твою жизнь. Ты ведь знаешь это?

— Что за нелепость?

— Ты сам сказал мне это в нашу первую ночь на водопадах Отова. Мы говорили о Садако, о том, как легко сломать жизнь, и я спросила тебя, не думаешь ли ты, что я сломаю твою жизнь, и ты ответил: «Я так не думаю, но ты могла бы попробовать».

— Я этого не помню.

— Думаю, что помнишь.

Он повернул к себе мое лицо.

— Что заставляет тебя думать, что ты так опасна?

— Но я действительно опасна. Есть люди, которые очень хорошо знают это.

Он схватил меня за плечи, его глаза горели гневом, я видела это, несмотря на царивший в комнате полумрак.

— У тебя роман с собственной способностью к разрушению! Ты любишь эту свою способность больше, чем чтобы то ни было еще.

Почему он так думал? Неужели он знал меня лучше, чем я сама?

— Я не люблю эту свою силу, — сказала я, — но я живу с ней и обязана предупредить тебя о ней так же, как предупреждают тебя твои книги.

Он провел рукой по моим волосам, и его гнев растворился вместе с уходящим светом, медленно, почти незаметно, пока не стало так темно, что только по его голосу я могла судить о владевших им чувствах.

— Кто сделал это? — тихо спросил он меня. — Кто так сильно тебя обидел, что единственным твоим желанием является желание ранить самое себя? Это был тот мужчина, который велел тебе расстаться со мной?

Значит, он наполовину отгадал правду той ночи, когда мы читали. Он понял, что сам является целью моего вопроса, но решил, что задать вопрос меня заставил Канецуке. В нашу первую ночь на водопадах Отова я сказала ему, что влюблена в одного человека. Думал ли он, что я все еще люблю Канецуке так же, как люблю его?

— Никто не советовал мне бросить тебя, — солгала я, вспомнив о предостережении Даинагон.

— Ты все еще ждешь его? — спросил Масато, — ждешь этого изгнанника?

— Нет, — ответила я кратко, чтобы в моем голосе нельзя было услышать горечь.

— Ты пишешь ему? Он пишет тебе?

— Нет, теперь нет. Уже некоторое время мы не переписываемся.

— И ты не поддерживаешь с ним связь никаким другим образом?

Я подумала о книге, которая стояла у меня на полке, о неотправленной книге. Что бы подумал Масато, если бы знал, что я надеялась благодаря ей разрушить отношения Канецуке с Изуми? Какой игрой это казалось мне теперь — тщеславной разрушительной игрой. Может быть, поэтому я не послала ее?

— Нет, — ответила я, — мы никак не общаемся.

— Но ты все еще любишь его?

Я закрыла глаза. Почему я не могла ответить? Если отрицать, это вызовет его подозрения, если признаться, что люблю, глубоко его ранит. Я уже не любила Канецуке, как раньше, но он все время присутствовал в моем сознании, его образ преследовал меня. Его мысли переплелись с моими мыслями, его прошлое связано с моим, его будущее так же неопределенно, как мое.

— Это нечто иное, — сказала я, стараясь быть честной.

— Я знаю. — Он неподвижно лежал около меня, в то время как я, подхваченная потоком, удалялась от него. — Ты не должна давать ему власть над собой, если ты этого не хочешь.

— Я не хочу, — сказала я, изо всех сил борясь с потоком. Я держалась за него, чувствуя, как песок уходит у меня из-под ног. — Я не хочу, — повторила я и так крепко поцеловала его, что он задрожал. Я ощутила охвативший его страх — страх, что прилив подхватит меня и унесет так далеко, что он не сможет разглядеть меня вдали.

Пятый месяц

Сегодня после обеда прибыл гонец с письмом от Такуми. Конверт за время путешествия запачкался, и от страниц шел запах плесени.