Плоть - Дэвид Галеф Страница 58

— Подождите, Макс, я занят со студентом. — Теперь путь к отступлению был открыт. Так как я не мог сказать Элизабет ничего конкретного, то решил дать ей срок. — Вы же понимаете, не хуже, чем я, что это неприемлемо. Я мог бы поставить вам неуд. Скажите, почему бы вам не попробовать написать реферат заново, но только самостоятельно, а?

— И вы меня не накажете?

— Нет.

Почему? Ради кого? — подумал я. Что у тебя на уме? — подумала злобная часть моего «я», но я подавил этот голос.

— Пока придется написать, что вы не полностью раскрыли тему. Постарайтесь сдать работу до начала следующего семестра.

— Доктор Шапиро, вы прелесть! — Она вскочила с места и чмокнула меня в щеку.

Макс в тихом изумлении наблюдал, как она мгновение спустя вылетела из моего кабинета.

— Обсуждение оценки?

Я напустил на себя скромный вид.

— Да, что-то вроде. — Я пододвинул Максу только что освободившийся стул. — Садитесь. Как дела?

Максу просто хотелось поговорить. Такое стало случаться чаще и изрядно мне льстило. Что касается темы, то носившаяся в воздухе эротическая пыльца не обошла и Макса. Правда, его весенняя лихорадка понуждала избавиться от Холли. Полагаю, это было неизбежно, но все же казалось грубым. Думая о ней, я всегда представлял себе мягкое беззащитное тело, распростертое на дороге. Разрыв облегчался тем, что Холли сменила работу, устроившись официанткой в Джексоне. Такое расстояние само по себе было достаточным поводом для расставания, но Макс сказал ей иное.

— Я сказал, что мы несовместимы. Женщины всегда покупаются на это клише. Они выучивают его в журналах.

— Но почему вы порвали с ней?

— Отношения износились. Настало время двигаться дальше. — Он пожал плечами.

Я заметил, что одет он сегодня небрежно — джинсы и спортивный пиджак, протертый на локтях.

Мне кажется, что поведение Керуака не очень идет такому яркому человеку, как Макс.

— Но что тогда говорить о браке? Несколько лет и — «двигаться дальше»?

Макс поднялся со стула.

— Во-первых, брак, по сути, невозможен с такой, как Холли. Вы никогда не пробовали поговорить с ней подольше? Так вот, я вам скажу: ирония отлетает от нее, как от стенки, а тонкие нюансы тонут в ней без следа. — Он прошелся по кабинету. — Что же касается брака… Да, брак устраивает большинство людей. Но я не похож на большинство людей — говорю это на случай, если вы сами еще этого не заметили.

Если бы так высказался кто-то другой, то это вызвало бы у меня сильное раздражение. Есть множество людей, особенно в Нью-Йорке, свято уверенных в том, что они отличаются от всех прочих смертных. Они культивируют свою эксцентричность и оттачивают свои неврозы, пытаясь цвести пышным экзотическим цветом. Невыносимая для них правда заключается в том, что на самом деле они всего лишь рядовые представители вида Homo sapiens, и их средненькая сущность обнажается тотчас после того, как облетает приживленная шелуха. Но в Максе действительно что-то было — его эксцентричность и внутреннее напряжение были неподдельны. Конечно, в этом заповеднике конформизма, в этом библейском поясе, до ужаса легко быть яркой индивидуальностью. Я и сам чувствовал себя здесь странным и чудаковатым северянином. До того, как познакомился с Максом.

— И чем же вы займетесь теперь? — спросил я.

Макс хищно осклабился, протянул вперед руки и агрессивно набычился.

— Поищу, в кого бы мне вонзить зубы.

Когда я, опустив жесты, рассказал об этом Сьюзен, она не стала скрывать свою радость по поводу того, что Макс бросил Холли, которая ему совсем не подходила.

— Но Макс тоже неподходящая пара, — добавила она, и, хотя я понял, что она имеет в виду, разговор стал меня раздражать.

Мы читали лежа в постели. За вечер мы едва перекинулись парой слов. После обеда я ушел в кабинет, а Сьюзен пошла в кино и посмотрела фильм, название которого успела забыть по дороге домой. Впрочем, мы не так уж много времени проводили врозь, вместе мы проводили гораздо больше времени, но это отнюдь нас не сближало. Нам просто не о чем было больше говорить, разве только о Максе, но даже и тут я многого недоговаривал. Эта скрытность вызывала у меня чувство вины и еще больше увеличивала отчуждение.

Секс в наших отношениях тоже стал исключительной редкостью. В тот день я снова мастурбировал в кабинете, представляя себе молодых особ женского пола. Проделанное мною отверстие в стене осталось нетронутым, так как у соседа не происходило ничего интересного. Много позже я думал: слышал ли меня Макс? Правда, один человек производит не так уж много шума. Подслушивала ли Сьюзен, что творится за стеной, когда меня не было дома? Я не решался спросить об этом, ибо сам вопрос мог бы навлечь обвинения с ее стороны.

Если вы уже поняли, что я за человек, то, естественно, понимаете, что я не стал спрашивать. На Сьюзен была прозрачнейшая ночная рубашка, обнажавшая одно плечико, но я не двигался. За последние несколько месяцев я еще больше раздался в поясе и теперь чувствовал себя толстым и глупым в ставших мне тесными трусах. Подспудно я ждал, что Сьюзен проявит инициативу и первой меня обнимет, но ничего подобного не произошло. Тогда я для затравки упомянул Макса, но это еще больше охладило Сьюзен.

— Слава богу, что ты не похож на Макса, — сказала Сьюзен и натянула рубашку на плечо.

Теперь должна последовать моя реплика.

— Интересно, похожа ли ты на Холли? — Я потянул с нее ночную рубашку.

Сьюзен отпрянула, но я держал ее довольно крепко, и тогда она сорвала с меня трусы, и мне пришлось отыграться на ее рубашке, которую я с нижайшими извинениями порвал. Мы были на верном пути, но в решительный момент моя плоть воспротивилась. Не помогли никакие ласки — с равным успехом можно было теребить шею обезглавленной индейки. Я чувствовал себя паршиво, и Сьюзен сказала, что это не имеет никакого значения, отчего мне стало еще хуже.

Мы выключили свет, но мне потребовался еще час, чтобы уснуть. Потом мне приснилось, что я стою перед толпой баб, каждая из которых так и норовила пнуть меня по яйцам. Режиссер — статуя толстого Приапа — с дешевой сигарой во рту наблюдал за сценой, отпуская критические замечания.

Сьюзен решительно не была настроена знакомить Макса с кем бы то ни было, но на этот раз он не стал ждать милости. Следующей подобранной им женщиной оказалась необъятных размеров певица по имени Элен Клаус с кафедры музыки. Элен, исполнявшая партии сопрано в Мемфисском оперном театре, обладала тем тяжеловесным достоинством, для обозначения какового немцы пользуются словом Bleibtheit, а французы, умеющие элегантно называть любые особенности тела, даже двумя — avoirdupois и embonpoint. Это была мощная колонна в женском образе, вполне способная подпереть крышу какого-нибудь довоенного особняка. У нее были величественные, словно у императрицы, манеры, но это не остановило Макса. Он сказал, что много месяцев ждал, что кто-нибудь сможет его с ней познакомить, но не дождался и решил взять инициативу в свои руки. Элен понравилась сама идея — стать предметом поклонения издалека. Макс был великим сценаристом.