Последнее слово за мной - Паула Уолл Страница 58

Утреннюю молитву произносил Эд Уилсон, Джон Мерфи сделал объявления для паствы, а Джадж Лестер зачитал финансовый отчет. Затем наступило время проповеди.

Если бы Томас знал, что в зале сидит Шарлотта, он выбрал бы другую тему. Вцепившись в кафедру, он окинул паству взглядом.

— Когда-то знавал я человека, который никогда не грешил, — начал Томас. — Он никогда не лгал. Никогда ничего не украл. Никогда не употреблял имя Господа всуе. Ни разу не возжелал жены ближнего своего.

«Какой хороший человек», — говорили о нем.

Но я хочу, чтобы вы знали: он не был хорошим человеком. Он был всего лишь человеком, который не грешил. Всего лишь человеком, который любил законы. Любил законы, а не Бога. Что хорошего в саду, где выполоты все сорняки, но не посеяны семена? Что хорошего в жизни, на которой нет ни пятнышка, но которая не оставляет после себя ни следа?

Кто из нас оставит после себя след? А кто оставит только камень, помечающий то место, где покоятся его кости?

Хороший человек — не тот, в ком нет греха. Хороший человек — это тот, в ком есть Бог. А Бог, друзья мои, это любовь.

Когда-то я сам был человеком, который не грешит. Я не лгал. Не воровал. Не изменял. Я был холоден и одинок, и моя горечь заставляла всё, к чему я прикасался, съеживаться и превращаться в прах.

Послушайте меня, я знаю, о чем говорю. Вас не спасет то, чего вы не делаете.

Так, постепенно, Томас сплетал паутину из слов. Она была предназначена не для того, чтобы поймать провинившегося, а чтобы подхватить падающего. Шарлотта была загипнотизирована и очарована красотой этой паутины. Она чувствовала, что ей бросили вызов. Но, самое главное — она искренне восхищалась тем, кто эту паутину соткал.

Подавшись вперед, Шарлотта схватилась за спинку впереди стоящей скамьи. Она смотрела на людей, которых знала с рождения, и вдруг преисполнилась к ним такой любовью, что слезы подступили к глазам. Конечно, все они так и остались полными болванами, но она все равно их любила.

Шарлотта Белл прежде всего и главным образом была деловой женщиной. Если и был на свете мужчина, в которого она была готова вложить свои активы, то только тот, что был способен на чудеса.

— Что это? — прошептал Бен.

Шарлотта не сразу различила какой-то стук по крыше. Задрав голову, она поглядела на потолочные балки.

— Град, — прошептала она.

Внезапно двойные двери церкви с грохотом отворились. Джадж Лестер-младший, как всегда, занимавшийся своими ежевоскресными подсчетами, запыхавшись вбежал внутрь.

— Торнадо! — завопил он, выскочив на середину зала. — Торнадо!

Сквозь распахнутые двери горожане увидели сыплющиеся с неба градины размером с бейсбольные мячи. Лупя по машинам и дорожным знакам, град сминал металл, словно тонкую фольгу. На горизонте, на фоне угольно-черного неба разрасталось зловещее красное зарево — как будто сам Сатана открыл один глаз.

— По одному — в подвал! — скомандовал с кафедры Томас, и старосты тут же повскакивали с мест.

Никогда еще в истории первой протестантской церкви Липерс-Форка прихожане не действовали с таким энтузиазмом и так слаженно. Женщины прижимали к себе младенцев, а мужчины пропускали вперед стариков, единым потоком двигаясь к выходу из зала на лестницу в подвал. Они напоминали организованно отступающую армию.

Шарлотта и Альтея Нэллс как раз помогали последним замешкавшимся спуститься в подвал, когда Шарлотта поняла, что кое-кого не хватает.

— А где Томас? — спросила она, отчаянно высматривая его среди толпящихся внизу прихожан.

— Он побежал спасать Джаджа Лестера! — крикнула Альтея сквозь плач и молитвы.

— А Джадж куда делся?

— Бросился спасать свою коллекцию тарелок!

Шарлотта помчалась вверх по лестнице, никто так и не успел ее остановить.

Ветер превратился в шквал и теперь с фантастической силой прокладывал себе дорогу сквозь город. Раскалывалось на щепки дерево, гнулся металл, крошился бетон. Столетние деревья вырывало из земли, как петрушку. Фонарные столбы косило, словно траву. Когтистые горгульи со здания почты наконец обрели свободу и закружились в полном обломков небе, как бронзовые летучие мыши.

Ураган снес шпиль пресвитерианской церкви и вонзил его в колокольню епископальной церкви, как копье. Стихия, словно груша для сноса домов, проделала огромную дыру в стене муниципалитета.

Словно наслаждаясь моментом, вихрь ненадолго завис над первой протестантской церковью, а потом обрушился вниз как кулак гнева Господнего. Когда со старого здания сорвало крышу, оно застонало. В воздух взлетели псалтири, а подсвечники завертелись как дирижерские палочки. Все, что не было привинчено к полу, поднялось к небесам. А потом разбились окна, и воздух наполнился осколками цветного витражного стекла.

Сидевшим в подвале казалось, что у них над головами с грохотом несется товарный поезд. Балки ходили ходуном, гвозди вылетали из пазов, и деревянные планки отходили от стен. По лицам горожан струились слезы. Переплетя побелевшие пальцы, люди торговались с Создателем, перечисляя все, от чего откажутся в обмен на жизнь.

Пока коленопреклоненная паства молилась, зажмурив глаза, преподобный Лайл стоял посреди комнаты устремив взгляд горе. Ему казалось, что сквозь рев стихии и плач откуда-то доносится смех Шарлотты Белл, возбужденный и радостный, как у ребенка на американских горках.

Даже если бы улицы не были перегорожены поваленными деревьями и перевернутыми машинами, пожарные все равно бы не успели добраться до места вовремя. Когда провод линии электропередач упал на поврежденную газовую трубу, новую больницу сотряс взрыв.

Адам покинул здание одним из последних и теперь вместе с остальными стоял на лужайке и смотрел на охваченный огнем корпус. Пламя было таким жарким, что приходилось прикрывать лицо. Когда на четвертом этаже вылетели стекла, двум медсестрам пришлось удерживать Кайенн силой. Борясь и вырываясь, она голосила, словно раненный зверь.

— Мой малыш! Мой малыш! Господи, мой малыш!

Адам развернулся к ней, и когда женщина увидела выражение его лица, то замерла. Он снова медленно повернулся к горящему зданию. А потом, прежде чем кто-нибудь успел его остановить, Адам перепрыгнул через искрящие провода и кинулся в пылающий корпус.