Чудские копи - Сергей Алексеев Страница 58

– Плохо вижу, – пожаловалась она. – Все еще его взор мешает... Зрение не фокусируется... Но я вас узнала.

Спецпомощник наконец-то установил источник спиртового запаха – компресс...

– Что он с вами сделал?

– Очаровал... И бросил... Но глаза!

– Какой негодяй, – Лешуков уже почти нащупал контакт. – Разве можно верить таким мужчинам?

– Можно, – однако же воспротивилась Эвелина Даниловна. – Он волшебник... Теперь знаю, как это происходит... Зелье!

– Глеб Николаевич чем-то напоил вас? – тихо и доверительно спросил Лешуков.

– Маралий корень... – Улыбка на губах проявилась ярче. – Лишайник и глаза... Зелья не пила... Но и сейчас чувствую его вкус...

– Он загипнотизировал вас?

– Нет... Очаровал! Через порок передаются знания... Самая устойчивая форма – порок...

– У вас был половой контакт? Он изнасиловал вас?

– Какая глупость... Он вводил меня в мое подсознание...

Лешуков уже понимал, что толку от нее не добиться, создавалось ощущение, что доктор, много лет занимающийся психиатрией, сам сошел с ума и сейчас попросту невменяем.

– Ваши деньги я не потратила, – вдруг сказала Эвелина Даниловна, поколебав его выводы. – Они в цветочной вазе. Заберите их... Ключи от квартиры в сумочке. Или я отнесу в прокуратуру.

– Хорошо, – он встал. – Отдыхайте. Вам сейчас лучше поспать.

Он вышел из процедурной, а за дверью уже поджидал целый консилиум во главе с начальником горздравотдела. Лешуков отозвал его подальше и попросил, чтоб профессоршу немедленно осмотрел гинеколог.

– Вы что хотите сказать? – очумело уставился тот.

– Ничего, делайте, что сказано, – пробурчал он и направился к выходу.

Однако его настиг милицейский опер, весьма энергичный, напористый и ушастый молодой человек, подслушавший их разговор.

– Вы предполагаете половую близость между ними? – спросил он.

– Больше чем уверен, – на ходу сказал Лешуков, желая от него отвязаться.

Но опер повис на штанине, как мелкий и назойливый пес.

– На что вы опираетесь? Она что-то сказала? Или это ваши догадки?

Чекист остановился в дверях и ответил без всякой дипломатии, что допускал в отношениях со своими:

– Бабы слабы на передок. Это у них ворота в душу, понял? Их через это место можно очаровать, зачаровать, с ума свести. Какого рожна она растелешилась и вывела Балащука из корпуса? Старая дева, мать ее...

Сказал так, и сам не поверил в то, что сказал.

Поджидавшие его Абатуров с Ремезом послушали доклад и тоже заговорили на милицейском жаргоне.

– Если Балащука из больнички достал Казанцев, – предположил бывший прокурор, – мы без штанов останемся. Они сейчас таких документов настряпают!

– Если уже не настряпали, – подхватил начальник службы безопасности. – Сговорятся, помирятся свояки, а нас за борт. Если еще с ними эта питерская баба, вообще кранты. Хоть трижды дураком объяви, подпишет, что был вменяем.

– Единственный серьезный аргумент – вот это. – Ремез положил перед товарищами заключение криминалистов. – Балащук и в самом деле кого-то замочил на Зеленой. На ногах и под ногтями явные следы человеческой крови. Материала достаточно, чтоб сделать анализ ДНК. Есть возможность привязать его наглухо. Абатуров, поторопи своих оперов. Пусть ищут труп!

– Сам к ним поеду! – решился тот. – У меня уже задница от стула болит!

– На всякий случай велел взять на анализ кровь Балащука, – добавил предусмотрительный законник. – А то скажет, что с него накапало, губы-то разбиты...

План «Перехват», объявленный по городу сразу после побега Балащука, ничего не давал. Проверка адресов, где мог появиться, тоже. Возле квартиры отсутствующей сестры Вероники посадили засаду, а за домами, где проживали любовницы, установили негласное наблюдение.

В пятом часу утра стало понятно, что Балащук либо выскользнул из города в первые минуты после побега, и это означало его тщательную подготовку, либо и в самом деле надел шапку-невидимку. Путаные, полубезумные речи Эвелины Даниловны, показания санитаров и постового все больше казались не вымыслом, а проявлением некого воздействия на психику. К тому же начальник здравотдела сообщил, что после осмотра профессора гинекологом факта полового контакта не зафиксировано. Мало того, подтвердилась ее слава старой девственницы.

Лешуков сопоставил со всем этим недавнее трехдневное и необъяснимое отсутствие самого Балащука, говорившего о неких ушкуйниках, звонок барда Алана и пришел к выводу, что надо немедля ехать в Осинники.

С собой он, кроме водителя, никого не взял, по опыту зная, что чем больше народу, тем гуще бестолковщина, да и того оставил на соседней улице вместе с машиной. Было около семи утра, но частный сектор шахтерского поселка уже проснулся, занимался хозяйством и работал на огородах. Лешуков сначала просто прогулялся по улице, присмотрелся к усадьбам, не привлекая к себе внимания, оценил их по чистоте и ухоженности и, выбрав самую неряшливую, вошел во двор, бывший чуть наискосок от дома матери Балащука.

И в тот час понял, опыт не подвел: пожилая, суетливая соседка находилась в явной конфронтации с Софьей Ивановной – отовсюду таращилась нищета и убогость одинокой и попивающей старухи. Для пущей ее доверчивости чекист показал удостоверение и приложил палец к губам. Хозяйка мгновенно догадалась, кем интересуются органы, завела в избу и посадила возле окна.

– Вот, я все вижу и давно за ними наблюдаю. – И показала трубку от разрезанного напополам бинокля.

– А зачем? – спросил Лешуков.

– Как зачем? Надо знать, как они разбогатели-то! Что домой несут, что выносят... Сына, поди, ее знаете? Такой важный стал, депутат! И сама Софья-то испортилась, особенно как внук у нее появился. Раньше хоть здоровалась, взаймы давала. Теперь идет – не кивнет! Гордая стала, если выходит – нарядится, золотой гребенкой волосы заколет и шествует, царица такая. Но больше сейчас дома сидит, с Родей своим. Богатая родня к ней по ночам ездит, стучит. Переодевается и тут же уезжает.

– Откуда у нее внук? – спросил Лешуков, скрывая удивление.

– Как откуда? Никита же объявился! Разве не знаете? Он на шахте не погиб, спасся и где-то теперь скрывается. Недели две назад ночью приходил, с женой. День побыли, на другую ночь ушли, сына своего оставили на воспитание. И тоже переоделись. Документов у внука нету, так Софья метрики теперь ему хлопочет. Их по дороге будто бандиты ограбили, все документы уперли. Родя этот тоже по вечерам и ночам выходит на улицу. Сам диковатый и ни на кого не похож. Белый весь, лицо красное... Как их еще называют?

– Альбинос?

– Во-во! Нелюдимый, и глаз у него ненормальный. С него и началось всякое колдовство!