Маленькие радости Элоизы - Кристиана Барош Страница 58

— Мама, но 14 июля всегда бывает бал, — заявили дочки Элоизы, — а эту историю про дым ты нам каждый год рассказываешь! Ну их совсем, эти фейерверки, нам они ни к чему, и все равно пшик получится, ни разу не было, чтобы из них что-то путное вышло! Нам-то надо совсем другое…

Ну вот, танец снова подхватил, закружил, не отпускает! Элоиза смеется в полном одиночестве: «Яблочки от яблони недалеко упали!» Мужчины вышли в сад, выпивают там, беседуя о боях на какой-то далекой и непонятной африканской войне. Господи Боже, до чего же они ей осточертели со своей пальбой, можно подумать, эти придурки от крови прямо балдеют! Что правда, то правда, женщины не такие кровожадные!

Девчонки вообразили будто она не любила танцевать… Это она-то, Элоиза!.. Конечно, пуанты, жете, пируэты и всякие балетные прыжки — не для нее! А вот би-боп, слоу, пасодобль, самба и даже ява — это было классно! Да, и еще джиттербаг! Дергаться в бешеном ритме, чувствовать, как тебя охватывает дикое ликование, испытывать прямо-таки жестокое наслаждение, и вдруг, когда музыка разойдется вовсю, почувствовать, что плечи, торс, ляжки и все прочее тебе подчиняются! Танец поймал тебя? Не тут-то было, это ты тут правишь бал! Аа-ах, только вспомнить!

«В молодости я обожала танцевать, — думает Элоиза. — Куда меньше мне нравились партнеры. Чересчур липучие, им только бы прижаться поплотнее». С тем, с кем ей самой этого хочется, — сколько угодно, она не против, но не со всеми же подряд… а танец еще и сегодня ее волнует.

Дома она при первых же звуках музыки встряхивается и срывается с места. Только не перед буфетом, а перед книжными полками. Разницы, в общем-то, никакой, Элоиза, как и все, ест немного. Да нет, не как все: на молодых иногда такой голод нападает. Не прокормишь! Но в их возрасте это естественно. Вот только на других полках прячутся и тайные плоды — в твердых переплетах и мягких обложках, на хорошей словарной или дешевой газетной бумаге, неважно, ее волнует только содержание. После двадцати лет замужества, вырастив троих детей, Элоиза все еще способна с головой уйти в книгу, забыв обо всем на свете… «Мама, чего бы нам поку-ушать?» И всегда-то они выбирают момент, когда в каком-нибудь детективе пятидесятых годов принц задает трепку пастушке! «Никогда мне не приспособиться к недоноскам из нынешних», — твердит Элоиза всякий раз, открывая Чандлера.

Так вот, значит, она приплясывает, уткнувшись в книгу. А остальные книги, на полках, подпрыгивают вместе с ней, легко подстраиваются к мамбо или танго, хорошо переносят даже притоптывание фламенко! Она танцует босиком, из-за соседей. Опять босиком! Разве это уже другая история? На самом деле — ее собственная, и в ее голове, и в ее доме она — всего лишь вынырнувшая из глубины истина, пляшущая и по-прежнему необутая!

Ну, знаете ли, мадам, в пятьдесят-то лет! А что тут такого? Для каждого возраста — свои возлюбленные, у нее теперь — эти, с золотым обрезом, с трепещущим на бумаге Словом! Они еще не свалились ей на голову с верхней полки, но это произойдет: земля под ногами так и ходит ходуном. Не страшно умереть под обрушившейся башней «Плеяд», смотрите-ка, четвертый том романтических историй Жионо. Там дремлет Гусар… Элоиза уже лет сорок, никак не меньше, мечтает в один прекрасный день его разбудить. Слишком стара для этого? Может быть… Но, как всякое безумное наслаждение, ее счастье будет беспредельным, к тому же, танец прямо-таки чудеса творит с целлюлитом, и под складочками кожи начинают чертенята плясать! «От меня останется лишь голос, лишь аромат, лишь воспоминание, лишь кружевная фраза, укрытая в недрах романа!» — Вот такие слова твердит она себе перед зеркалом, когда оно грубо указывает ей: «Живо беги к парикмахеру, ты только посмотри на корни своих волос!»

Она замечталась… Брат требует добавки мороженого, она огрызается: «Возьми сам, какого черта! Ты что, не видишь, что я балую себя возвращением в то 14 июля?» Единственное и неповторимое в ее взрослой жизни. Ганс ушел в плавание, и вот уже полгода как у нее только и было от него, что еле слышный голос в телефонной трубке, да и то перебиваемый треском! Этим, знаете ли, пустоту в постели не заполнишь!

А от того давнего праздника, без мужчины и без обязательств, когда она перелетала с одного народного бала на другой по всем забитым толпой площадям столицы, у Элоизы сохранилось представление о том, каким должно быть настоящее 14 июля!

Ей тогда было двадцать восемь, Эмили она отправила к бабушке. До того как заделать Жюльена, оставалось всего полгода, но у нее и в мыслях ничего подобного не было! Поклонников, даже самых мимолетных, у нее не осталось — по этой части Ганс был суров, разогнал всех до единого. Были верные друзья и километры непослушных волос, «не знаешь, куда девать», — сказала бы мама. Да, Элоиза не знала: шпильки в них не держались, заколки с треском разлетались — волосы отстаивали свою независимость. «С самого начала они были единственным твоим украшением», — ворчал папа: он всегда умел сказать человеку приятное! Друзья давно привыкли к Элоизиной гриве, а спутник жизни с ума от нее сходил! Чего еще требовать народу? Она позаимствовала у Розали высказывание Наполеона, которое та постоянно твердила, приспособив его для себя: ее лохмы позволяют ей выиграть две недели!

В тот вечер друзья детства решили совершить паломничество в сторону Школы Искусств. Они потащили Элоизу с собой: «Ну, пойдем! Не будешь же ты сидеть в своем углу, как крыса, только из-за того, что может вернуться Ганс! Пойдем, Жорж на этот вечер снова встанет во главе духового оркестра Школы, а он свое дело знает, как никто!» Архитектор Жорж, усатенький и бородатенький толстопопый коротышка, дудел в свою трубу, вкладывая в это занятие всю душу, огромную, как его живот, и молодые любили то и другое… нет, простите, еще и третье.

— Ах, — простонала Элоиза, — где-то теперь Жорж? Как давно это было! Еще бы мне не помнить, — говорит она сама себе уже веселее, — танец просто носился в воздухе! Я уложила волосы, заплетя их в тугую косу и сколов ее в узел длиннющими шпильками, нарядилась для удобства в широченную юбку и просторную блузку поверх короткой кофточки, не стесняющей груди. И в довершение всего обулась в испанские туфельки на плоской подошве. Такие, что не слетят, когда донельзя откинешься назад, потому что на подъеме у них резинка. Ну и пусть это не слишком элегантно, я же не моды в них демонстрировать собиралась, а носиться по улицам, переходя из одних объятий в другие!

— Что ты там болтаешь? — орет из сада Ритон.

— Не твое дело! — Во все-то ему надо лезть!

Военные действия начинались на бульваре Сен-Жермен. Надо было плясать вовсю, чтобы размять ноги, раскрутить коленные чашечки, развязать руки, подготовиться к ночному марафону, чтобы продержаться!

Как раз перед тем… о Господи, Эколь Нормаль уже скрылась из виду! Элоиза назначала свидания во «Флоре», так что официанты знали ее как облупленную и теперь, глядя, как она кружится, покачивали головами: «Вот оно что, значит, так и не угомонилась?»

«В тот вечер я танцевала, как жила, — думает Элоиза, смеясь и задыхаясь, то выполняя классические па по всем правилам, то изобретая движения на ходу, быстрее, медленнее, — в тот вечер я гналась, охотилась за счастьем! И без проблем переходила от молодняка к старикашкам, ведь мое сердце было в надежном укрытии, далеко в море! Труднее всего было вырываться из цепких щупалец зрелых дядек или стариковских лап. К тому же, и коса расплескалась во все стороны! К югу от Луары каждый вам скажет, что красный цвет притягивает храбрых быков. На любой арене, где бы эта арена ни была, они бросаются на приманку, и в их глазах уже светится отблеск крови! У меня была метровая коса, крашенная хной, — ни один бык не устоит, так и вылетит из загона!»