Семь писем о лете - Дмитрий Вересов Страница 58

– Миша, Миша, – перебил Мосин-Лирский, – слава тщетна, как всяческая суета. Вот я тебе «Екклезиаста» и подарю. Не в госпитале его читать, да и не примут. А ты прочтешь, пусть и позже, в более солидных летах, в успокоенное время. Какая там заметка! К чему? Давай-ка грузить.

Книги погрузили. Точнее, грузил Миша, а Евгений Иванович стоял рядом с тележкой и сторожил, чтобы не своровали, хотя бы тот же Лейкин, который знал о книжной эвакуации Евгения Ивановича. Правда, Евгений Иванович не ведал, что Шуре более не шуровать в чужом имуществе, оставшемся без глазу.

Книги погрузили – получилась гора, норовившая расползтись и рухнуть. Гору эту неустойчивую повезли на шаткой тележке медленно, с частыми остановками, чтобы заново перевязать и уложить, что растряслось. Времени недалекое путешествие заняло массу. Чудом успели до ухода библиотечного персонала. Хотели заприходовать, но руки опустились – это сколько же возиться? Евгений Иванович руками замахал: ни к чему. Однако велели ему зайти на днях для порядка и выдали расписку в получении книг. Зайти Евгений Иванович пообещал, а расписку он по пути домой выбросил. Мише объяснил – грех брать расписку в том, что сделал подарок. И тут же распрощался, еще раз наказав не выбрасывать «Екклезиаста». Добрел до дому – тишина необыкновенная. Порадовался тишине. Вздохнул и стал размышлять, с помощью чего осуществить свое тайное намерение, свой уход, представлявшийся своевременным. Бритва – на кровь глядеть духу не хватит. Окно – второй этаж, только покалечишься. Тараканий порошок глотать – мученья долгие. Петля? Он обвел глазами комнату в поисках подходящего крюка и не нашел ничего такого. Взяла тоска, и стало плохо с сердцем, загорелось, взорвалось в груди, и Евгений Иванович умер. Господь смилостивился – не дал совершить последний грех.

«…и один наш сотрудник, которому пришлось оформлять похоронные документы, потому что у Мосина-Лирского не было родственников, рассказал, что, когда пришли выселять, нашли двух стариков в старом деревянном доме. Одного, соседа-пьянчужку, обнаружили повесившимся на крюке, вбитом в стену. Стена была разрисована неприличными рисунками. Он и сам, застывший в смертной судороге, выглядел как серая карикатура, которые рисовал. А вторым был Мосин-Лирский, умерший, кажется, от разрыва сердца».

Подаренную книжицу Миша сначала хотел выбросить – к чему она? Но стыдно стало выбрасывать подарок, а потом, когда узнал о смерти Мосина-Лирского, и вовсе не захотел. Прочитал тайком, мало что понял, мало с чем согласился, многое его возмутило, но спрятал надежно – в чемоданчик Володькиного «Юного мастера», засунув между страницами инструкции.

«Юного мастера» Володьке на пятилетие подарил дядя Макс, однако мама сочла, что рановато ребенку строгать-пилить, молоток в руки брать – все перекрушит и сам покалечится, и спрятала чемоданчик до времени. Но Володька подрос и – не увлекся, а может, еще не подрос. Но главное, что в чемоданчик, помещавшийся высоко на шкафу, не лазали и не помнили о нем, особенно нынче, когда хватало забот, тяжелых настроений и скорбных трудов…

Четвертое свое письмо Миша завершил следующими словами:

«И вот, Настя, я подумал, что не так уж он не прав, Мосин-Лирский, со своими рассуждениями. Все возвращается „на круги свои“. Если бы это было неправдой, то не было бы встреч после разлук. А я так жду нашей встречи…»

«…я так жду нашей встречи. Я верю, Мишка, что мы встретимся однажды и узнаем друг друга с первого взгляда», – писала изменщица Ася сразу после очередного свидания с Микки.

Пока Синица выгуливала Тарзана, Ася закончила письмо и отослала его с подружкиного ноутбука на свой электронный адрес. Затем удалила свое послание и подошла к окну.

Вечер подбирался, томный августовский вечер, и до того горячий, что небо покрылось мутной поволокой. Из Синицыного окна, с последнего седьмого этажа, видны были крыши, вздыбленное море крыш – новых, зеркально сияющих, и старых, ржавых, облезлых и протечных в каждый дождь, но более милых и живописных. Крыши, раскалившись за день, остывали к вечеру, и над ними, пустынными, воздух дрожал, рождая тонкие миражи.

Юноша медленно и осторожно шел почти по самому гребню крыши, иногда останавливался и оглядывал пространство.

Хлопнула дверь, в комнату влетел Тарзан и кинулся к Асе – заново здороваться, а Синица с порога заорала:

– Аська, гроза идет! Такие тучи – я ваще в шоке! Звони пращуру, что остаешься ночевать! И яблоки ешь – это бабулины, вкусные.

Когда Ася, которую отвлекли от захватывающего зрелища, снова выглянула в окно, прикусив большое, как луна, желтое яблоко, юноша исчез. Наверное, нырнул в чердачное окошко. Или растаял в мареве.

* * *

Все началось, конечно, в мансарде, когда прекратились, наконец, дожди. Из студии можно было вылезти на крышу, и курильщики так и делали. Вслед за ними крышу освоили все остальные, кто не боялся высоты или чье любопытство и непоседливость превозмогали боязнь. И конечно же, начали снимать – пошла мода. Вскоре, однако, все ракурсы, все погоды и времена года и все освещения были запечатлены, то есть – одной крыши стало мало. Полезли на другие, хотя это было непросто нынче – найти выход на крышу. Всё ведь или почти всё заперто, заколочено, охраняемо.

Оказалось, препятствия только раззадоривают, пробуждают азарт. К тому же множество приключений ждало нетрусливых в мире, который поближе к небесам, где горизонт шире, где ветер не плутает в лабиринте городских стен, а ищет свой парус, чтобы подхватить и нести за горизонт. Где обитают умнейшие существа, достойные уважительного внимания, – коты и вороны. Где светила близко – руку протяни, а суета земная будто оседает, ложится на асфальт тяжелым серым туманом, сквозь который – сверху это видно – продираются автомобили и люди…

…Майк очень гордился тем, что самолично обнаружил и разведал на Петроградке, неподалеку от площади Льва Толстого, этот «залаз», как называют пути проникновения руферы, то есть любители прогулок по крышам (а также диггеры-сталкеры и прочие любители исследовать необитаемые уголки городских джунглей).

Залаз был не очень хитрым, но и не таким простым. Сначала, пройдя с улицы во второй двор, надо было влезть на крышу гаража, по всей видимости незаконно пристроенного к стене дома. Это было просто: раз-два, на выступ в стене, с выступа – на шиферную крышу гаража. Потом начинались некоторые сложности, связанные с более изощренными физическими упражнениями. Они были следующими: стоя на самом гребне гаражной крыши, вплотную к стене дома, нужно было немного – в меру, чтобы не свалиться, потеряв равновесие, – подпрыгнуть и ухватиться руками за оконный проем закутка неясного предназначения, выходящего на лестничную клетку. Окошко было маленьким и распахнуто – надо думать – ради вентиляции вонючего помещения. На самом деле, его можно было и не распахивать, потому что лишь нижняя его половина была застеклена, верхняя часть остекления отсутствовала.

В это окошко, маленькое, как амбразура, можно было влезть, подтянувшись и перебирая ногами по неровностям и выбоинам старой облупленной до кирпича стены. Протиснувшись в окошко и шагнув из закутка на лестничную площадку, следовало подняться на один пролет, чтобы через лестничное окно выбраться на старую и, судя по ее состоянию, забытую пожарную лестницу, находящуюся примерно в полуметре слева. Для этого приходилось, крепко держась за оконную раму и стоя одной ногой на карнизе, дотягиваться до перекладин «пожарки». Это было не то чтобы очень сложно, главное – не поскользнуться на карнизе. Потом – вверх и вверх, долго и упорно, спокойно и не торопясь, по ржавой и шаткой лестнице с погнутыми ступенями, на крышу, к воронам и котам, в отрыв от земных сует.