Верховные судороги - Кристофер Бакли Страница 58

Поднимаясь по красным кирпичным ступенькам к двери георгианского особняка, Пеппер ощущала себя приближающейся к судейскому месту. И поняла вдруг, что не делала этого уже очень давно. В последние шесть с чем-то лет любое сближение происходило в другом направлении — от тех или иных людей к ней.

Она нажала на кнопку звонка. Дверь растворилась с почти подозрительной быстротой. Дворецкий провел Пеппер в кабинет с темно-красными стенами и горящим камином. В любом вашингтонском особняке, стоившем потраченных на него денег, имеется своя Стена Самолюбования, однако та, которую Пеппер увидела здесь, производила впечатление по-настоящему сильное. На этой висели фотографии, запечатлевшие хозяина дома с… Пеппер пересчитала их… с восемью президентами, начиная с Эйзенхауэра. В большинстве своем фотографии были подписаны — именно подписаны, а не проштампованы факсимильным штемпелем. Несколько в стороне от них висел окруженный пустым пространством стены снимок молодого человека в военной форме. Он улыбался в объектив — в руках автомат, открывшиеся в улыбке зубы лихо сжимают сигару. Неужели это… нет, конечно, не он. Такую форму армия ввела относительно недавно. Зато на другой стене она обнаружила фотографию, на которой был снят уже точно он. Одетый также в военную форму, он стоял бок о бок с рослым мужчиной, большеносым, в кепи. Приглядевшись, Пеппер поняла, кто это — де Голль. И этот снимок тоже был подписан:«A G.C., avec les sentiments respectueux de son ami C. de G.» [92]И Пеппер вспомнила слышанные ею где-то разговоры о том, что во время войны он служил в стратегической разведке и сыграл — работая за линией фронта — немалую роль в подготовке вторжения в Нормандию.

— Узнали кого-нибудь? — спросил Грейдон Кленнденнинн, видимо уже простоявший некоторое время в проеме двери.

— Впечатляюще.

Старик улыбнулся:

— Так оно и задумано. Садитесь, садитесь. Чем могу быть полезен? Во время нашего телефонного разговора мне показалось, что вы несколько distrait. [93]

— Вы узнали это слово от вашего приятеля генерала де Голля?

— Нет, от моей французской гувернантки. Выпить не желаете? Я — до смерти, так что, даже если вам не хочется, проявите воспитанность и составьте старику компанию. Правда, я не уверен, что у меня найдется текила.

— Я буду пить то же, что вы.

— Хорошо. Два мартини, Джордж. И может быть, что-нибудь поклевать.

Дворецкий вернулся с двумя бокалами и какими-то штучками из горячего сыра.

Грейдон отпил мартини и негромко заурчал от наслаждения. Он был в домашней куртке из тех, какие можно увидеть в старых фильмах на Ноэле Кауарде или Дэвиде Нивене. И, словно прочитав мысли Пеппер, он сказал:

— В том, что касается одежды, я всегда оставался бесстыжим англофилом. Итак, судья, чем обязан удовольствию? А это действительно удовольствие. Так приятно увидеть вас снова.

Пеппер открыла рот — и из глаз ее немедля брызнули слезы.

— О боже, — сказал Грейдон. Он встал, подошел к Пеппер, опустился рядом с ней на диванчик, протянул ей столовую салфетку.

— «Фретте». Ну очень дорогая. — И Грейдон положил ладонь на плечо Пеппер. — Можете ничего мне не говорить. Давайте просто напьемся до изумления.

Она, хлюпая носом, рассмеялась.

— Простите, мистер Кленнденнинн. Я не… не понимаю, что на меня нашло. Сейчас пройдет.

И слезы тут же брызнули снова.

— Право же, вы совершенно спокойно можете называть меня Грейдоном. Хотя, должен признаться, мне нравится слышать от молодых людей «мистер Кленнденнинн». На самом деле моя англофилия распространяется — но это строго entre nous [94]— до самых постыдных пределов. Втайне я жажду услышать обращение сэр Грейдон Кленнденнинн. Королева почтила меня орденом Подвязки — за исключительные et ceteras. [95]Однако здесь именоваться «сэром» не положено. И зря, если хотите знать мое мнение. Конечно, я получил «медаль Свободы». [96]От Никсона. — Он хмыкнул довольно мрачно. — Но это все-таки не совсем то же самое, что быть «сэром Грейдоном», верно? Впрочем, довольно о моих почетных званиях. Так чем же вызваны эти потоки, этот фонтан скорби?

— Я все испортила, все, — пролепетала Пеппер.

— Признание столь чистосердечное в Вашингтоне удается услышать далеко не каждый день.

— В суде меня все ненавидят. ФБР проводит там расследование — из-за меня. И оно вызвало всеобщую ненависть к председателю. А у него своих бед хватает. Из-за меня началось движение в пользу принятия поправки к Конституции. Я же все время голосую за преступников…

— Не говоря уж о том, что вы строите председателю глазки поверх спагетти.

— Я… вы и об этом читали?

— О да. Вы обратились в главную тему разговоров. Я был вчера у Бинки Слокума, так мы там ни о чем другом почти и не говорили.

Пеппер застонала.

— Ну хорошо, — сказал он, — вспомните слова Оскара Уайльда. Хуже пересудов о тебе может быть только их отсутствие. Переживать период адаптации приходится большинству судей. В этом нет ничего необычного. Хотя, должен вам сказать, как правило, он складывается не так… как бы это обозначить…

— Трагично.

— Скорее трагикомично. Шекспир.

— Да знаю я, — огрызнулась Пеппер. — Почему все считают техасский выговор признаком безграмотности?

— Имеются прецеденты. Все верно — вас же назвали в честь одной из его героинь, не так ли? Нет, «трагичным» я бы происходящее не назвал. Хотя в этом городе трагедия иногда бывает комичной и vice versa. [97]Но скажите, вы пришли ко мне за советом или ради моих по праву прославленных мартини? Или ради сырных шариков? Хороши, не правда ли?

— Вы мудрый человек, — сказала, высморкавшись в салфетку от «Фретте», Пеппер. — А мне сейчас необходима мудрость.

— Мою я уже израсходовал. Как и все прочее. Только, прошу вас, не говорите об этом клиентам «Корпорации Грейдона Кленнденнинна». Иначе вы лишите нас прибылей и очень сильно огорчите совет директоров. Человеку, знаете ли, свойственно выдыхаться. Ему необходимо пополнять чем-то силы. А мне уже очень давно не представлялась возможность сделать это. Я годы и годы… двигаюсь по инерции. Годы весьма прибыльные. Но я все думаю — а чего ради? Семьи, которой я мог бы завещать мое состояние, у меня нет. Почему я работаю как каторжный, да еще и в возрасте столь преклонном? Чтобы оставить что-то фонду моего имени? Нет, думаю, лишь для того, чтобы забыть о скуке и гольфе. Послушайте, — он похлопал Пеппер по руке, — все уладится. Вы же знаете, я не полез бы в эту историю, если б не думал, что вы сможете продержаться до свистка. Вы мне понравились с самого начала. Но я ведь предупредил вас: этот бык может и покалечить.