Я считаю по 7 - Голдберг Слоун Холли Страница 58

У каждой из них своя беда, и ей не делятся.

Я рада этому.

Получив пароль к беспроводной сети, я решаю взглянуть, как устроена система Центра.

Она, конечно, защищена, но сетевой фильтр у них слабенький. Я много раз имела дело с таким кодом.

Сеть здесь несложная, и я сразу проникаю на транспортный уровень.

Наверное, у них тут редко бывают дети-хакеры.

Я не хакер, конечно, но задатки у меня имеются.

Я вхожу в систему.

Открываю аккаунт Леноры.

При взгляде на ее почтовый ящик мне вдруг делается ее жаль.

Она явно работает куда больше, чем следует. Письма из суда по делам несовершеннолетних, из школ, из полицейского управления.

Горы почты.

Масса ссылок на разнообразные медицинские документы. Это отчеты о случаях насилия и о преступлениях.

Мне становится плохо.

Не как обычно.

Зря я вообще сюда залезла.

Это все слишком личное, меня не касается, нельзя.

У меня на компьютере сохранились файлы Делла.

Я перенесла их, когда собирала ему ноутбук, но никогда не смотрела, что там.

Я открываю файл, озаглавленный ЧГСТ. Читаю:

Психологическая система Делла Дьюка

1 = белые вороны

2 = выпендрежники

3 = волки-одиночки

4 = чокнутые

5 = гений

6 = диктатор

7 = мутант

К большинству пунктов прилагаются длинные списки имен.

Я читаю.

Куанг Ха – «волк-одиночка». Патти – «диктатор». Я нахожу Маи – она «начинающий диктатор».

В графе «МУТАНТ» – всего одно имя.

Делл Дьюк.

Поначалу эта классификация меня шокирует.

Но потом я понимаю, что Делл просто пытается таким образом осмыслить мир.

Он хочет разложить все по полочкам.

Он считает, что люди делятся на несколько видов.

Это, конечно, ошибка.

Мы принадлежим ко всем категориям сразу. Я не гений. Я такой же «волк-одиночка», и «белая ворона», и «чокнутая», как любой другой.

Когда мы сажали сад, я была диктатором.

Если я что-то и узнала за последний месяц, так это то, что можно придумать ярлыки для всего живого, но людей невозможно ни классифицировать, ни поделить на группы.

С нами этот прием не работает.

Я закрываю ноутбук, и всего через несколько минут в комнату входит женщина и приглашает нас на обед.

Я не голодна, но вместе со всеми иду в столовую.

Для вегетарианцев тут особого выбора нет, но я нахожу себе салат и шпинат с подозрительно оранжевым сырным соусом.

То есть я думаю, что это сырный соус.

Но лучше не уточнять.

Мои товарки берут по хот-догу.

После еды нам дают по вазочке ванильного мороженого с цветной посыпкой.

При виде посыпки сидящая рядом со мной девочка начинает плакать.

Неужели ее так беспокоят долгосрочные побочные эффекты потребления искусственных пищевых красителей?

В таком случае ее тревога вполне обоснованна.

Но все-таки мне кажется, что плачет она не поэтому. На руке у нее страшный ожог, и, плача, она касается его пальцами.

По размерам ожог напоминает вишню.

От одной мысли, что кто-то сотворил с ней такое, у меня сосет под ложечкой.

Может быть, поэтому она сюда и попала.

Я закрываю глаза и изо всех сил представляю себе, что я в своем новом саду.

Мороженое в креманке очень быстро превращается в лужицу.

А цветная посыпка уходит на дно.

За мной приходит Ленора. Она говорит, что ей нравится моя прическа.

Вообще-то я с утра ничего не делала с волосами, так что, наверное, Ленора просто хочет сказать мне что-нибудь приятное.

Но я все равно улыбаюсь.

И понимаю, что это непритворная улыбка.

Я пойду по дороге вперед и постараюсь стать такой, какой меня хотели бы видеть мои родители.

Это не храбрость. Просто у меня нет выбора.

Ленора приводит меня к психологу, работающему с темой горевания. (Психолога зовут миссис Боде-Эрнст.)

Садясь на стул перед нею, я понимаю, что ни капельки не боюсь.

Ровно 7 букв.

Совпадение.

Еще недавно я многого боялась.

А сейчас мне кажется, что бояться особо больше нечего.

Ленора говорит:

– Сегодня будут только формальности. Судья побеседует с тобой наедине. Может быть, задаст тебе несколько вопросов. Надо будет оформить документы.

Миссис Боде-Эрнст улыбается, и я вижу, что она считает, будто это хорошие новости.

А может, она просто хочет меня подбодрить.

Я не разделяю ее оптимизма.

Психолог говорит:

– Начало – это всегда трудно. Я знаю, что ты многое пережила. Ты снова будешь ходить в школу. У тебя будут друзья. Ты и опомниться не успеешь, как снова будешь в самой гуще событий.

Может быть, рассказать ей о том, что на самом деле в школе у меня все было совсем не так радужно и что, не считая Маргарет З. Бакл, близкие друзья у меня появились, только когда я познакомилась с Маи и Куанг Ха и переехала в «Сады Гленвуда»?

Но я не хочу расстраивать психолога.

Откуда ей знать, что я никогда не бывала в гуще событий?

Мы с Ленорой снова идем в машину.

Ленора объясняет, что ответственность за меня будет нести судья.

Надеюсь, что судья окажется женщиной, и не белой, что она увидит меня и поймет, что, хоть я и не такая, как все, и даже странная (по классификации Делла Дьюка), я все равно чего-то да стою.

Теперь все решения принимает суд.

Видно, что Леноре очень неудобно передо мной.

Но она же не виновата.

Я хочу, чтобы она это поняла.

Я хочу сказать ей, что мне жалко ее. Но вместо этого я протягиваю руку и касаюсь ее руки.

Самыми кончиками пальцев.

Слова больше не нужны. Я вижу, что она поняла все и так.

В здании суда я иду в женский туалет.