Кто, если не я? - Катажина Колчевська Страница 57

В этот раз приют произвел на меня еще худшее впечатление, чем несколько месяцев назад. Оля была очень рада меня видеть. Марцинковска позволила пойти к ней в комнату. Малышка показала мне свою кроватку: она была слишком маленькая, как для двухлетнего ребенка, ободранная, а в бортиках не хватало перекладин. Рядом стояло еще пять похожих кроваток. В комнатке было так тесно, что взрослый человек протискивался с трудом. Все детские вещи лежали в сумках и пакетах под кроватями или на подоконниках. Кроме кроватей и столика с двумя стульями, в комнате больше ничего не было. Хотя больше здесь ничего и не поместилось бы.

– Пани доктор, мы имеем право пускать посетителей только по решению суда. Пожалуйста, как можно быстрее получите разрешение на посещение Оли. А то у нас могут появиться проблемы, – сказала Марцинковска, когда я пришла к ней в кабинет на кофе.

– Хорошо, прямо завтра этим и займусь, – пообещала я и на мгновение умолкла. Кофе был вкусный, крепкий, по-турецки, с гущей. Очень сладкий – так как я любила. – Вы должны знать, что я даже не представляю себе, как оформить опеку над Олей. Я все время провела с ней в больнице, а сейчас буду приезжать сюда. У меня нет на это времени. Я наняла адвоката, но не знаю, справится ли он с этим делом.

– Мы тут много адвокатов видели. Знаете, у них никогда не будет такой мотивации, как у родных или близких. Я еще не встречалась с адвокатом, который бы по-настоящему переживал за детей.

– Вы о них не самого высокого мнения, – отметила я с улыбкой. – Но я понимаю, о чем вы.

– Пани доктор, прошу вас, займитесь этим делом сами, а мы постараемся позаботиться об Оле.

– Я не сомневаюсь. Вот только знаете, я Олю уже столько раз подводила, а сейчас пообещала, что буду к ней приезжать.

– Это ваше решение, но прошу вас подумать о том, что сейчас важнее. Ведь мы говорим о ее будущем.

– Чертовски хороший вопрос!

Я чувствовала себя такой старой. Слишком старой, чтобы сражаться. Может, Оля побудет тут, подумала я. Буду к ней приезжать, а потом все само решится. Потом я пошла к ней, а она прижалась ко мне, сказала «мой» и «люблю», посмотрела мне прямо в глаза и… На следующий день, прямо с утра, поехали мы с моим молодым защитником сражаться за Олю.

Начали мы с кураторши. Вот только от нее уже почти ничего не зависело. Разрешение на посещение Оли мог выдать только судья, но она написала свои замечания, как и обещала, и мы приложили их к нашим бумагам. Мы пошли к судье и прождали его целых два часа. Мой молодой адвокат сильно нервничал, потому что у него была назначена встреча в каком-то другом месте, и все время бегал к телефону. Оказалось, что у судьи Карвенского было очень трудное слушание, он устал, и нас попросили прийти на следующий день. Я высказала пани из канцелярии все, что думаю по этому поводу, и нас наконец пригласили в кабинет.

– Что у вас за дело, что не могло до утра подождать? – холодно спросил нас судья Карвенский, лысоватый и полный мужчина лет пятидесяти. Судя по всему, он был не в духе, и я сразу поняла, что не стоило настаивать на встрече. Уже стало ясно, что сейчас мы ничего не решим.

– Ваша честь, моя клиентка, пани Слабковска…

– Знаю я вашу клиентку! И дело, по которому вы пришли. Прошу вас оставить заявление в канцелярии, и оно будет рассмотрено в ближайшее время.

– А когда? – спросила я несмело.

– В ближайшее время, – повторил судья тоном, не терпящим возражений. – До свидания! – сказал он и вышел из кабинета, не оставив нам ни малейшего шанса на протест.

Я сидела, просто раздавленная. Теперь я понимала, через что мне предстоит пройти в ближайшие недели.

– Еще несколько недель придется так ходить… – сказала я вслух.

– Даже месяцев. Я же предупреждал.

– А есть какой-то другой способ?

– Боюсь, что нет. У судов свой график. Кроме того, недавно были внесены изменения в Семейный кодекс, и никто не знает, как эта система будет работать. Так что сейчас все в замешательстве.

– Да мне все это до одного места! – рявкнула я вдруг. Мой вопль привлек внимание секретарши.

– Могу я вам еще чем-то помочь? – спросила она официальным тоном, входя в кабинет.

– Нет, спасибо, – ответил мой, прости господи, адвокат и вытащил меня в коридор за локоть, болезненно выкрутив руку. – Тихо, помолчите… – шептал он мне.

Я вернулась домой в отчаянии. Забрала собаку и почувствовала, что мне надо напиться. Попробовала отвлечься, заняться чем-то другим, но не помогало. Наконец я схватила трубку и нашла в блокноте номер телефона, который мне дали на крайний случай. Сейчас он как раз и наступил.

– Мне надо выпить! Прямо сейчас! Иначе с ума сойду.

– Я еду. Пожалуйста, дождитесь меня. А пока примите душ, – сказала мне пани Рената.

Приехала она быстро, я еще не вышла из ванной, нашпиговала меня лекарствами и посидела со мной до вечера. Я пошла спать, а утром отвела псину к соседям, села в свою машину и поехала в Торунь. Играла с моей малышкой, помогала воспитателям с другими детьми, кормила, развлекала их, водила в туалет, а вечером читала сказки малышне из Олиной комнаты. Потом мне сказали, что я проведываю девочку слишком часто и у меня все еще нет разрешения суда. Попросили, чтобы я пока не приезжала. В полночь я вернулась домой, проехав без прав на своем стареньком «ниссане» почти семьдесят километров, и, не раздеваясь, упала в кровать. Обычный день пожилой пани!..

Следующие два дня я провела в постели – умудрилась подцепить грипп, наверное, от переутомления. Целую неделю я не ездила к Оле. Попросила Басю, и она пару раз ее проведала. Меня ужасно мучила совесть, но, во-первых, сил у меня все равно не было, а во-вторых, с кашлем и насморком появляться в доме, где полно маленьких детей, – это уже перебор. Когда температура упала, я села в машину и поехала в суд узнать, как там у нас дела. Рождество приближалось очень быстро, а с ним и первая годовщина смерти Госи и Павла. В суде мне сказали, что мой адвокат составил все нужные заявления и теперь надо ждать, когда их рассмотрят.

– А сколько ждать? – спросила я у грустной пани в кабинете с табличкой «Канцелярия».

– Не знаю, судья сейчас очень занят.

– А у нас что, только один судья? – Я уже не смогла скрыть раздражения.