Пилюли счастья - Светлана Шенбрунн Страница 57

Мы вернулись домой во вторник, а в среду утром раздался требовательный, беспрерывный звонок в дверь. То есть не звонок, а нежный перезвон, потому что дверные звонки теперь для услаждения слуха жильцов исполняют мелодичные отрывки из произведений Баха и Моцарта. Но все-таки беспрерывный и требовательный. И Мартин почему-то не спешил открывать. То ли слишком устал с дороги, то ли удалился в магазин, а может, на почту. Делать нечего — я поняла, что неизбежно придется встать и открыть, для чего необходимо проворно выпрыгнуть из постели, поспешно всунуть ноги в тапки и накинуть халат и с тревогой в сердце, а может, и в голосе вопрошать:

— Кто там?

Ответа не последовало, но в дверь заколотили кулаком.

— Кто там? — повторила я.

— Я! — рявкнул снаружи Пятиведерников.

Пришлось впустить его. Вид у него был дикий и взгляд безумный.

— Где она? — Схватил меня за руку, как будто опасаясь, что я вырвусь и убегу от него.

— Паулина? — уточнила я.

— Паулина!

— Не знаю. Откуда я могу знать? Здесь ее нет.

— Нет?

— Нет и никогда не было.

Действительно, так уж получилось, что я многократно бывала у нее и дома, и в библиотеке, а она у меня, за все время нашего знакомства, ни разу.

— Что-нибудь случилось? Зайдите, расскажите. В чем дело? Что-нибудь произошло? Что-нибудь между вами произошло? Говорите!

Он продолжал сжимать мою руку, но как будто не понимал, чего я добиваюсь. Потом отступил и забормотал:

— Хорошо. Пусть, хорошо… Значит, не была… Хорошо… — повернулся и направился к выходу. И, спускаясь по ступеням, продолжал повторять: — Ничего, хорошо…

Я не стала ни останавливать его, ни догонять. Все это могло быть очередным дурацким представлением, дежурной истерикой с перепоя.

Часа через два я позвонила в библиотеку — Паулины там не было. И дома тоже, по-видимому, не было. Дома вообще никто не отвечал.

Дней через пять, а может, через неделю меня пригласили в полицию. Серьезный степенный следователь расспросил о характере моих отношений с Паулиной, о ее близком и дальнем окружении, о том, когда я ее видела в последний раз. Я ничего от него не утаила, постаралась припомнить все подробности нашей последней встречи, упомянула о направлениях на исследование — белых листочках, которые она сжимала в руке, выйдя из кабинета врача.

Не думаю, чтобы я хоть в какой-то мере помогла расследованию. На прощанье следователь протянул мне свою визитную карточку: «Если что-нибудь еще вспомните или узнаете — звоните».

Как выяснилось, к врачу Паулина больше не вернулась и никаких анализов нигде не делала — во всяком случае, в официально зарегистрированных клиниках. Была ли она действительно беременна, установить не удалось, поскольку врач в тот единственный визит ее не осматривал, просто выдал стандартные при таком обращении направления. Библиотечные коллеги про беременность ничего не слышали, но подтвердили, что в последние недели она была сама не своя и чрезвычайно нервничала. Ни родственников, ни настоящих друзей у нее не было — множество знакомых, которые и раньше не поддерживали с ней особенно тесных отношений, а потом и вовсе отдалились из-за тягостного и компрометирующего присутствия подозрительного русского мужа.

Пятиведерникова задержали. Весь его «послужной список» жутким образом свидетельствовал против него и заставлял заподозрить самое ужасное. Паулина должна была бы — узнай она об этом — прийти в отчаяние: арестовали-таки у нас в стране российского диссидента! Причем она сама какими-то таинственными своими поступками способствовала случившемуся. Похоже, что большой мир, включая фюрера Вагина, остался равнодушен к происшествию. Мне разрешили передать ему сигареты и еще кой-какие мелочи. Не исключено, что разрешили бы и свидание, но я не добивалась — не испытывала ни малейшего желания видеть его, а тем более беседовать. Передала записку: «Я верю, что вы ни в чем не виновны и скоро освободитесь». Пива находящимся под следствием пересылать не дозволялось.

В конце концов Пятиведерникова выпустили, не найдя, видимо, никаких доказательств преступления. Один раз, проезжая по городу на машине, я увидела его. Не знаю, имел ли он перед собой какую-то осмысленную цель, но если и имел, то двигался к ней замысловатыми прерывистыми зигзагами, явно смущавшими попадавшихся навстречу пешеходов. Силясь не рухнуть, время от времени приостанавливался и цеплялся за стены. Светлое меховое пальто было заляпано грязью, хотя погода стояла сухая и достаточно теплая, так что оставалось непонятным, откуда взялась грязь и зачем вообще потребовалось меховое пальто.

Я не остановилась.

Позвонил Денис — из Нью-Дели — и без лишних слов сразу же приступил к главному:

— Лапа жива?

Я разозлилась:

— Слушай, хватит! Ты что, совсем там сдурел, в своих Таиландах? Больше тебя ничто не интересует?

— Мать, ты что?

— Ты пятый раз спрашиваешь!

— Ну извини, мать, не рефлексируй — все-таки, знаешь, моя собака…

Да уж, твоя — как же! Приволок однажды с улицы крошечного, беспомощного, окоченевшего щенка, выкупал в раковине, завернул в мое любимое полотенце, после чего с чувством выполненного долга отстранился от всех дальнейших забот. Вы тут кормите, растите, ухаживайте, выгуливайте, прививки делайте, а собака будет моя. Поинтересуюсь изредка, под настроение, из какого-нибудь прекрасного далека. И посокрушаюсь, если что не так.

— Выслать тебе ее наложенным платежом?

— Мать, все-таки я ее нашел, — не уступил он.

— Спасибо. Когда домой изволишь прибыть, собачий хозяин?