Скорпионья сага. Cкорпион cамки - Игорь Белисов Страница 57

Я пыталась. И так, и этак. Не помогало. Искусственные придумки не могли меня обмануть. Гнетущее и нервирующее продолжало во мне сидеть. В том же состоянии к нему и вернулась.

Выслушав меня, психотерапевт сказал:

– Ну что ж… Выходит, эмоции в вас сильней интеллекта… Придется усилить ваш интеллект через внешнюю стимуляцию. – Вонзил в меня взгляд. – Я подключу к терапии гипноз.

Пояснил, что гипноз, в данном случае – это лечебный сон. Через него мы внедряем в сознание определенную информацию, которая должна подавить бредовую доминанту. Фокус в том, что и сон, и бред – родственные состояния. Когда мы видим сон, все происходит здесь и сейчас. И наше прошлое, и ближайшее будущее имеют значение только в той субъективной мере, в какой они вплетены в сюжет сновидения. Всего остального для человека во сне – не существует. Стоит проснуться, сюжет теряет структуру, контур, ускользает в прошлое – и забывается. Остается осадок определенного чувства. Так сказать, эмоциональная квинтэссенция… В бреду – то же самое. Человек в состоянии бреда полностью сконцентрирован только на фабуле бредового вымысла. Причем, он уверен, что фабула, уложенная мозгом в систему, есть открывшаяся ему истина. Все остальное, за пределами этой системы, если оно не работает на поддержание бреда, – слишком зыбко, переменчиво, дробится вероятностями, вариантами, домыслами, – и отвергается как в реальности не существующее… Мы будем действовать на стыке двух состояний. Управлять движением мысли с помощью слов. Это проверенный временем принцип: лечить подобное подобным…

– Клин клином?

– Да, бред бредом.

Он велел мне прилечь на кушетку. В первый момент я почувствовала смущение, но он посмотрел на меня такими пустыми глазами, будто на пути его мысли расположен неодушевленный предмет. Я легла. Он отошел в дальний угол. Двинул стулом, присел. Предложил выбрать любую точку на потолке. Я выбрала. Несколько долгих секунд в кабинете висело молчание. Было немного страшно, немного смешно – и весьма любопытно.

Мне казалось, он должен начать с чего-нибудь вроде: «Вы спокойны… Ваше тело расслаблено… Вам тепло… Вас качает на легких волнах…»

Не угадала. Он начал с другого:

– Представьте себе творческого человека… Художника… Писателя… Ученого… Представьте себе человека, чье занятие необычно, и он посвящает этому всю свою жизнь… А теперь представьте: результат его деятельности для большинства людей оказывается непонятен. Если человек этот признан, он считается гением. Если нет – разумеется, сумасшедшим… Все зависит от внушенной нам точки зрения. А любая точка имеет свойство гипноза. Граница между психической нормой и патологией плавно размыта. Одним словом, ее попросту нет…

Постепенно слова врача начали помогать. Сеансы гипноза тянулись всю зиму, продолжились и весной. Каждая встреча давала импульс к выздоровлению. Я это чувствовала. В противном случае, не стала бы к нему ходить.

Бывали сеансы заведомого внушения. Он что-то говорил, а я в это время где-то витала, словно подвешенная на ниточке его голоса, который длился и длился с усыпляющей монотонностью. Бывали занятия рациональной психотерапией. Он брал для примера какую-нибудь жизненную ситуацию и заставлял меня расчленять ее на простейшие элементы, добиваясь цинизма, который называл объективностью. А бывали и такие, в общем, бестолковые встречи, когда мы просто болтали без всякого направления, как болтают приятели, не особенно близкие в самораскрытии, или коллеги, не особенно загруженные работой.

Его методика, поначалу казавшаяся сумбурной, медленно проявляла свое подлинное содержание. Он с разных сторон подводил меня к одному и тому же, что я должна, в конце концов, осознать. Но – что? Иногда мне казалось, будто я близка к осознанию. Оно то мерцало костерком среди ночи, то дрожало размытым в дожде силуэтом, то мелькало животным за буреломом дикого леса. По-моему, Виктор – он настаивал на исключении отчества – уже знал, в чем корень моей проблемы. Но, когда я спрашивала его напрямую, делался отчужденным Виктором Марковичем и многозначительно качал головой: «Есть я, а есть оно».

А может, не было конкретной цели что-то осознавать? Может, наши беседы и были той самой гештальттерапией, когда целостность невыводима из компонентов, а их совокупность – гораздо больше, чем сумма воспринятого? Не знаю. Во всяком случаем, мне нравилось с ним общаться. Я говорила именно то, что хотела. Он говорил именно то, что считал полезным, и умел чутко молчать, внимательно слушая, глядя в глаза.

Возможно, суть в том, что люди должны разговаривать. То есть, у человека должна быть возможность выговориться – до той степени, до какой вы сами способны решиться.

Как бы там ни было, слово лечит. Это правда.

В конце апреля подсчитали результаты за первый квартал. Продажи «Нордфармы» по всем направлениям значительно снизились. Единственным препаратом, по которому план, невзирая на кризис, был выполнен, оказался чудодейственный «Лавеум».

На собрании офиса Топик вызвал меня на сцену, протрубил в микрофон помпезные поздравления, а затем долго жал и потряхивал мою руку, артистически улыбаясь в сторону зала. Объявил примером для всеобщего подражания. Всем на зависть озвучил внушительный бонус. И уже в кулуарах, с глазу на глаз, накоротке так сказать, окрестил меня «антикризисным менеджером».

Я понимала, это всего лишь слова. Однако слова, произнесенные высоким начальством, имеют свойство удивительно окрылять, даже если ты насквозь видишь весть этот «коучинг» и «мотивацию». Когда вышла из офиса, не чуяла под собою ног. Словно сдала экзамен, который все прочие завалили. Тем более – бонус. Я заработала полное право слегка шикануть. Доставить себе самые простые, примитивные удовольствия.

Села в машину, не спеша прокатилась по центру столицы, припарковалась у брусчатки пешеходного променада. Прошвырнулась по бутикам. Выпила кофе с воздушнейшим круассаном во французской кондитерской. Солнце ласкало. Ворковали и хохлились голуби. На стриженых кронах набухли почки…

А когда добралась домой, эйфория начала улетучиваться. Никого не было. Хотя вечер приблизился, загустел. Я включила свет. По углам сбился войлок из пыли. В раковине – груда посуды. На столе Малыша – разбросанные учебники и тетради. Я позвонила ей на мобильник, она заверила, что уроки сделала и гуляет с подружками на спортивной площадке в школьном дворе. Словом, шлялась. Я сказала, чтоб шла домой. Она стала ныть, затем огрызаться. В конце концов, подчинилась. Или сделала вид? Ее возвращение затягивалось…

Я позвонила мужу. По его словам, он был все еще на работе. Я вслушивалась в эфир. Никаких подозрительных звуков не уловила. Это могло означать, что он действительно в лаборатории, у них там мертвая тишь, скорпионы шума не производят. Но с тем же успехом он мог находиться в любом другом тихом омуте. А как проверишь? Он успокоил, что понимает мое волнение, скоро кончает, собирается домой, планирует без задержек. В его голосе мне почудилась напряженность. Ждать его предстояло куда дольше, чем Малыша…

На душе стало скверно. Конкретных причин, вроде бы, не было, но возникло и нарастало смутное беспокойство. Я неприкаянно слонялась по безлюдной квартире. Время тикало пустотой. За окном наливались лиловые сумерки.