Унесенные войной - Кристиан Синьол Страница 57

Трасса департамента освещалась с обеих сторон. Матье был начеку. Он в любой момент ожидал, что на пути может появиться грузовик, а в нем — банда феллахов, готовых наброситься. Но они, очевидно, были заняты на фермах. Как только он добрался до национальной трассы, ему стали встречаться первые французские посты, и он понял, что теперь в безопасности. Он предъявил документы, получил право въезда, доехал до белого города к девяти утра и припарковался на набережной, возле маленького сквера, в котором когда-то ждал Роже Бартеса в тот день, когда шурин привез с собой бомбу. Матье спустился к порту с кораблями, но там не было «Города Марселя», на который должен был взойти Матье.

— Сегодня после обеда, — сообщил ему служащий компании, — будьте в порту с четырех часов.

Пристани были наводнены обезумевшими арабами, тянувшими за собой чемоданы или переполненные сумки. Сандалии, брюки, рубаха, бумажник: все богатства Матье были при нем. Невыносимый шум стоял над пристанью в увеличивающейся с каждой минутой жаре. Сигналы клаксона, сирены, крики, плач детей и все это в запахе смолы, железа корпусов кораблей, машинного масла, но также и моря. Моря! Матье захотелось посмотреть на него в последний раз, и он поднялся в город, который, казалось, совсем не изменился. Алжир был на том же месте, все такой же белый, с зелеными островками, с возвышающимся над ним Касбахом, и, как обычно, город дышал: выдыхал пары жареного кофе, жасмина, овощей, не проявляя не малейшего интереса к тому, что происходило внизу, замкнутый сам в себе, но пульсирующий, словно сердце в неприступном теле.

Матье остановился в сквере Брессон, а не поднялся благоразумно повыше. Здесь не было уже ни ослов, ни детей. Ему казалось, что вся жизнь стекла к морю и разлилась по пристани, освещенной сейчас странным светом, уже не белым, а фиолетовым, какой бывает иногда осенью перед грозой. Патруль французских солдат вошел в сквер и приблизился к Матье.

— Не оставайтесь здесь, это опасно, — сказал Матье лейтенант, который, казалось, вот-вот лишится сил. На правой щеке у него была разорванная и плохо затягивающаяся рана.

Матье спустился к пристани, купил два арбуза и примостился у ангара, чтобы отведать их. Немного погодя он заснул в тени и проснулся, когда жара достигла своего апогея. На пристани людей было еще больше, чем утром. И опять слышались крики, детский плач, сирены, скрежет погрузочных кранов, обезумевшие мужчины и женщины в слезах тянули за собой свои убогие пожитки.

Матье, не смыкавший глаз уже несколько ночей, опять погрузился в сон в тени. Когда он проснулся, возле него сидел мужчина дикого вида.

— Откуда вы прибыли? — спросил он Матье.

— Из Матиджи.

— А я из Шершеля.

И больше говорить было не о чем. К пристани подплыл корабль, это был «Город Марсель». Как только он причалил, даже не дожидаясь, пока будут спущены трапы, к нему хлынула толпа, сталкивая тех, кто был ближе всего к причалу, в море. Матье на минуту испугался, что не сможет взойти на борт, но после часа усилий ему это все же удалось. Он был изнурен, равно как и мужчины, и женщины, и дети, стоявшие сейчас на палубе, улегшиеся на пол как пришлось, будто попрошайки из бедных кварталов. Вдалеке трепетали платки, раздавались жалкие и бессмысленные выкрики посреди этого иранского муравейника, в котором все непрерывно двигались. Офицеру не удавалось поднять трап. Были вынуждены вмешаться солдаты. Наконец швартовы были отданы, и корабль отчалил от пристани.

Удаляясь, Матье долго-долго смотрел на тающий в синем небе белый город, на зелень Бузаэра, кубы Касбаха, какими они предстали перед ним однажды утром, почти пятьдесят лет назад. Пятьдесят лет, в течение которых он всем сердцем любил эту страну, много работал, сражался, чтобы уберечь ее, но от которой отдалялся сейчас, и в его душе появлялась рана, углубляющаяся тем сильнее, чем ближе было открытое море, и из-за которой, как Матье уже точно знал, он долго не протянет.

В Париже уже палящее весеннее солнце напоминало Люси о солнце плоскогорья, когда снег наконец сходил и все деревья в лесу облачались в нежно-зеленую листву, темнеющую день ото дня, придающую холмам необычный вид, а их жителям — ощущение рождения нового мира. Ее удивляло, что с той жизнью, которая была у нее сейчас, она еще не забыла Прадель, Пюльубьер, это необычное существование, которое было привычно ей до того, как обнаружилась ее дочь Элиза. Люси с трепетом следила за событиями в Алжире и радовалась, зная, что сегодня Матье и его семья уже в безопасности — они осели в департаменте Лот, возле Кахорса, где им удалось приобрести небольшое имение. К тому же женщина все время собиралась наведаться к ним, как только представится возможность, и удивлялась, что у нее все еще есть брат, с которым они вместе жили в Праделе, казалось, вечность назад. Она была только на год младше Матье. Он всегда был ей ближе, чем Франсуа, их старший брат, поскольку Франсуа часто жил не дома, а затем ушел в армию.

Да, она обязательно навестит Матье и его семью при первой же возможности, летом — непременно, потому что в свои семнадцать Паула стала уже юной девушкой, оставившей школу, чтобы учиться профессии подле своей матери, и большую часть времени проводила в Нью-Йорке, готовясь принять управление делами в Париже. Поэтому Люси вновь стала чувствовать себя одинокой и много думала о Гансе, о Берлине, откуда не приходило никаких известий. Она спрашивала себя, пришла весна к ее сыну там, так же как к ней здесь, или больше запоздала, или явилась раньше, и думал ли он о ней хоть когда-нибудь, и вернется ли к ней однажды, забудет ли об этих идеях, увлекших его в тот мир, в жизнь, заключившую его отныне в непроходимые стены.

К счастью, коммерция в Париже процветала, и ее увлечение мебелью и ценностями было все так же актуально. Оно помогало Люси дожидаться возвращения Паулы и Элизы, забыть обо всем, что причиняло страдания, и ей было хорошо в ее магазинчике на улице Дофин, где женщина проводила весь день, приходя туда поутру из своей квартиры на авеню Суффрен, которую не захотела менять, — так много воспоминаний связывали ее с тем местом.

С самого начала весны Люси завела привычку каждое утро прогуливаться по полчаса от станции метро Сен-Жермен-де-Пре по узким улочкам квартала, который полюбился ей со временем, до набережной Сены, где женщина поворачивала направо, выходя на улицу Дофин. В это утро погода стояла такая прекрасная, что Люси намеренно замедляла шаг, неторопливо рассматривала картинные галереи, старые книжные магазины, магазины антикваров-конкурентов. Она также решила сходить на улицу Мазарин, на свой склад за гостиницей «Де ля Моне».

Выйдя оттуда с мадам Лессейн, ответственной за это место, после проверки доставленной вечером предыдущего дня венецианской консоли, Люси натолкнулась на мужчину, который задержал ее за руку и извинился голосом с необычным акцентом.

— Не вы ли мадам Хесслер? — От взгляда его серых глаз Люси охватил ужас.

— Да, — ответила она, понимая, что уже очень давно никто не называл ее так.

Она также поняла, что эта встреча не была случайной, что этот мужчина не случайно оказался на ее пути.