Смешанный brак - Владимир Шпаков Страница 57

– I’m sorry! – с облегчением прощается бородатый.

Я же пристаю к другим членам группы, то ли доказывая свою сопричастность к их миру (моему миру!), то ли пытаясь оскорбить тех, кто меня высокомерно отвергает.

– Извините, что вам надо? – сурово спрашивает девушка с подножки.

– Просто хочу сказать, что я гражданин Германии.

– Вы гражданин Германии?!

Спустя время я пойму, что выглядел, как последняя «сволочь»: мокрый, заляпанный грязью из-под колес, с облезшим носом и грязными ногтями… В момент разговора, однако, я этого не понимаю. Последний аргумент – паспорт, который я разыскиваю под недоверчивыми взглядами. Девушка раскрывает документ, крутит головой, передает остальным. Надо же, действительно немец! Неужели идет пешком?! От Польши?! Реплики становятся мягче, доверие вроде восстанавливается, но пора ехать, о чем напоминает повторный сигнал клаксона.

– You are a hero! – хлопает по плечу бородатый, чтобы тут же скрыться в автобусе.

Вслед за ним исчезают остальные, и двухэтажный красавец величественно отчаливает от этой пристани.

Я гляжу вслед, чувствуя, как захлестывает волна эмоций, потом другая, третья, и требуется время, чтобы в них разобраться. «Ты – герой!» – сказал англичанин, только я расцениваю комплимент как издевательство. А человек, над которым издеваются, не может быть спокоен. Странная смесь презрения, зависти, высокомерия, беспомощности, гнева, обиды булькает в моем сердце, будто суп из причудливо смешанных ингредиентов. Может, именно такотносятся к нам здешние обитатели? Они едят это горчащее варево не одно столетие, а других блюд пока не предлагают…

Опять начинается ливень. Надо бы переждать его под навесом, но серая мгла притягивает, воронка засасывает. Или засасывает мать сыра земля, в которую меня рано или поздно закопают? Конечно, я уже не уйду отсюда, я кану навсегда в эту непролазную грязь, и «сестре бывшей жены сводного брата» останется только поставить поминальную свечку в протестантской кирхе. Есть ли в Москве протестантские кирхи? Наверняка есть, это же мегаполис, и Вера, если захочет, осуществит нехитрый ритуал. Быть может, даже всплакнет, русские женщины чувствительные…

Увы, чувствительность (как и чувственность) Веры останется за границей жизненного опыта, моя участь – пропасть без вести, как пропали тысячи соотечественников. Может, обратиться к их душам, что мучаются в заброшенных могилах?

Облитый с ног до головы трейлером, я вижу сквозь пелену воды некое сооружение, которое оказывается автобусной остановкой. Не отель, конечно, зато с крышей и скамейкой, где можно сесть, укутаться в дождевик и сунуть в рот кусок шоколада. Не бифштекс, опять же, но чувство сытости появляется, я даже слегка согреваюсь. И представляю, как в раскинувшихся передо мной полях, а может, в лесах, что виднеются вдали смутными темными массивами, начинают шевелиться холмики земли. Заросшие травой, не отмеченные даже крестом, они приходят в движение, и из них вырываются тени. Я знаю: души убитых давно должны отделиться от бренных тел, но в местах жесточайших боев отменяются не только человеческие, но и божественные законы. Тени принимают вид солдат в касках и сапогах, после чего взлетают и устремляются к трассе М1, где под прозрачным козырьком кутается в дождевик их внук, занесенный сюда непонятным ветром.

Тени вьются вокруг остановки, взлетают, бьются по глупости о прозрачный пластиковый козырек, в общем, ведут себя бестолково.

– Ладно, стройтесь, что ли… По росту, слева направо.

Тени начинают суетиться, выяснять, кто выше (в том числе по званию), так что требуется прикрикнуть:

– Я сказал, по росту! У вас теперь одно звание: мертвецы!

Раздается глухой ропот, и я поднимаю руку.

– Хорошо, не мертвецы. Погибшие при исполнении воинского приказа – это устраивает?

Ропот стихает, значит, устраивает. Теперь пусть отвечают, им же с той стороны бытия яснее наши судьбы. Пропаду я или не пропаду? А? Отвечай, фельдфебель N! Молчит. А ты, лейтенант NN? Что-то у тебя глаза тоскливые, наверное, большую семью оставил в Рейхе? И она до сих пор плачет безутешно, потому что не знает твоей могилы в болотах под Вязьмой? Что же вы молчите? Эх, вы, а еще соотечественники называетесь…

Внезапно осознаю: это они хотят услышать что-то ценное, они же десятки лет томились в подземном плену, значит, были вне контекста. Ну и задачка! Сколько же времени надо, чтобы ввести их в контекст? Сколько нужно рассказать, показать, объяснить, чтобы они начали понимать этот новый, не менее сложный и не менее безумный мир?!

– У меня нет столько времени! – развожу руками. – Я могу коротко, метафорически. Когда мой редактор отговаривал меня ехать сюда, он говорил: мы (то есть Европа) живем рядом с этой страной, как у подножья вулкана. Помните Везувий? У его подножья тоже жили люди в процветающих городах, а потом погибли буквально в один день. Вулкан, говорил он, непредсказуем, он может начать извергаться в любой момент, а тогда – зачем лезть в кратер?!

Тени наклоняются вперед, явно испытывая интерес, и я продолжаю:

– Я ответил: мы тоже когда-то были вулканом. Причем не спящим, а очень даже действующим: от нашего извержения половина планеты пострадала. И ничего – выправились! А здешний вулкан… Да, я оказался внутри кратера, но знаете, что мне кажется? Что вулкан остыл! Полностью остыл, а значит, никогда уже не будет извергаться!

В ответ молчание, только видно, как призраки качают головой: не торопись с выводами, извержение еще возможно!

Диалог с мертвым легионом вспоминаю спустя сутки, в Вязьме, где начальница экскурсионного бюро Нина Борисовна (последняя запись в адресной книжке) брызжет энергией, как настоящий вулкан. Надо ли меня определить на ночь? Не надо? А что надо? Может, помыться с дороги? Тогда я договорюсь насчет сауны – очень хорошая баня, и недорогая… Эта плотная энергичная дама говорит со мной урывками, не выпуская из рук телефонную трубку. Завершение сезона, извиняется она, надо продавать горящие путевки. Я не спрашиваю, почему путевки «горящие», достаточно, что передо мной «горящая» женщина. Она то взвинчивает интонацию, кого-то отчитывая, то чего-то требует с металлом в голосе, так что отказать невозможно.

– Чем же я могу помочь?! – Нина Борисовна окидывает меня таким взглядом, будто впервые видит. Зачем она предложила этому оборванцу мягкое кожаное кресло? В столь изношенном обмундировании впору лежать там же, где соотечественники – в братской могиле! А этот наглец притащился в кабинет, да еще изображает дурака, не знающего, чего ему нужно!

Чуть позже понимаю: Нине Борисовне просто требуется направить куда-то свою энергию. Услышав название церкви, она машет руками: знаю, знаю! Очень интересное место, жаль, медвежий угол, поэтому пока не включаем в паломнические маршруты.

– Мы ведь и паломников обслуживаем, ага! Сейчас много разных приходов открылось, люди охотно ездят, если дорога хорошая. Но к церкви, куда вам надо, вообще дороги нет. Лес, бурелом, там автобус запросто застрянет!