Вероника желает воскреснуть - Вадим Норд Страница 57

Сама Вероника, если бы от нее что-то зависело, установила бы в Вероне памятник всем троим – Ромео, Джульетте и Шекспиру. Например, такой – автор сидит в кресле, с гусиным пером в руках (как же без пера, перо непременно должно быть, как атрибут и символ) и смотрит на стоящих рядом влюбленных. Или же соединяет их руки. Нет, лучше всего сделать небольшой постамент в виде сцены, и пусть на нем стоят Ромео с Джульеттой, а снизу на них смотрит Шекспир.

– Что в имени? То, что зовем мы розой, и под другим названьем сохраняло б свой сладкий запах! Так, когда Ромео не звался бы Ромео, он хранил бы все милые достоинства свои без имени. Так сбрось же это имя! Оно ведь даже и не часть тебя. Взамен его меня возьми ты всю! [39]– шепотом продекламировала Вероника, разглядывая балкон Джульетты.

Тот самый балкон. Балкон Любви.

Балкон (если, конечно, он тот самый) оказался каменным, тяжеловесным, некрасивым. В театральных декорациях он представал куда более изящным, воздушным. Красиво изогнутые псевдометаллические прутья, тоненькие перила… Как же давно Вероника играла Джульетту! Очень давно. Еще в прошлом веке. Дай бог памяти, в каком году… Ох, лучше и не вспоминать эти даты. Достаточно того, что роль она помнит от «а» до «я», от первой строчки до последней.

– О жадный! Выпил все и не оставил ни капли милосердной мне на помощь! Тебя я прямо в губы поцелую. Быть может, яд на них еще остался, он мне поможет умереть блаженно… [40]

Вероника прикрыла глаза и перенеслась на много лет назад, но ее тут же вернул обратно чей-то надсадный фальцет.

– Ася! Помаши мне ручкой! Замри! Куда ты смотришь? На меня смотри! Улыбочку! Замри, говорю!

Очередной папаша торопился запечатлеть любимую дочь на самом романтическом балконе на свете. А может, это были не отец с дочерью, а папик с молодой пассией? Скорее всего именно папик с пассией, уж очень они были непохожи друг на друга – коренастый, плосколицый брюнет с грубыми чертами лица и утонченно-рафинированная блондинистая тростиночка из тех, про которых говорят «насквозь просвечивает».

– Балкон построили в прошлом веке, – донеслось сзади, тоже по-русски. – Вообще-то здесь испокон веку был публичный дом, а потом городские власти выкупили здание и превратили его в культовый объект…

Дальше Вероника принципиально слушать не стала. И на балкон она не полезла – зачем? Одно дело выйти на него в тихую лунную ночь, ощутить легкое дуновение ветерка, послушать шелест листвы (ну и так далее, в полном соответствии с канонами романтизма). И совсем другое – выйти сейчас, чтобы полюбоваться сверху толпой туристов, заполнившей небольшой дворик. Никакой романтики, одна суета и многоголосый шум. Туристы, надо сказать, могли бы вести себя здесь и потише, без воплей и громкого смеха. Не то место. Здесь уместнее не вопить, а благоговеть. Верона – город любви, город вечной юности.

Внутренние стены арки, ведущей во двор с улицы, были испещрены именами влюбленных. Веронике бросилось в глаза обилие китайских иероглифов, некоторые из которых были выписаны с поистине шедевральной четкостью. Наверное, только китайцы способны заниматься каллиграфией в такой толкотне.

Предусмотрительные веронцы налепили на стены арки специальное покрытие, нечто вроде огромных белых бумажных листов – пишите на здоровье. Интересно, что они делают со старыми листами, подумала Вероника. Уничтожают? Или бережно хранят как будущую историческую ценность? Лучше бы хранили, ведь каждая надпись – это частичка чьей-то души, можно сказать – историческая деталь.

То ли покрытие давно не сменяли, то ли сегодня было особенно много желающих оставить след в истории, но свободного места на стенах практически не было. Некоторые находили выход из положения, оставляя свои надписи поверх других, но Веронике виделось в этом какое-то кощунственное неуважение. Подчиняясь внезапно накатившему порыву, она присмотрелась, нашла крохотное свободное пространство, достала из сумки ручку, нарисовала красивое выпуклое сердечко и своим мелким бисерным почерком вписала в него «Вероника + Александр».

Пусть не сбудется. Пусть это всего лишь мечта. Пусть листы с именами влюбленных не хранятся в каком-то местном подвале, а выбрасываются или сжигаются. Ничто не исчезает бесследно, след всегда остается.

Вероника вышла из арки, зачем-то перевернула бейсболку козырьком назад, словно отмечая что-то, и отправилась гулять по Вероне. Шла куда глаза глядят, не имея никакой цели и не сверяясь с картой в путеводителе. Только старалась выбирать улочки, где было поменьше народу. Полакомилась на ходу мороженым, послушала игру уличного скрипача (дядечка не только профессионально владел смычком, но и душу вкладывал – у скрипачей это сразу чувствуется, с душой играет или нет), купила магнитик на холодильник с изображением местного Колизея, называемого Ареной. Чудесное изобретение эти магнитики – их можно не только разглядывать, освежая впечатления, но и менять местами, расставляя по-новому. Перетасуешь магнитики – и появляется ощущение того, что началась новая жизнь. С чего начинается новая жизнь? С перемен, пусть даже и небольших.

Настроение было хорошим, солнечным, под стать погоде, под стать Вероне, но с привкусом легкой грусти, неуловимой такой горчинкой. Здорово бродить по Вероне беззаботной туристкой, но еще лучше бродить по Вероне не одной. Держаться за руки, переглядываться, обмениваться комментариями по поводу увиденного, тянуть друг друга на перекрестках в разные стороны… Изрядно устав, Вероника сверилась с картой и направилась к главной площади, чтобы напоследок побывать в веронском Колизее. Тоже ведь достопримечательность, да еще античная, две тысячи лет с гаком простояла.

Не дойдя до площади, Вероника развернулась на ходу и, убыстрив шаг, пошла к дому Джульетты. Свернула в арку, нашла свою надпись, протиснулась к ней, повторяя «Excuse me», достала из сумки упаковку одноразовых влажных салфеток и затерла имена, вписанные в сердечко. Само сердечко оставила – пусть.

Так лучше. Свобода – это правильно осознанные возможности. А счастье – это тщательно выверенные желания.

Хорошо быть свободной и счастливой.

Хорошо неторопливо идти по улицам Вероны.

Хорошо неторопливо идти по жизни, не боясь никуда опоздать. Ведь сказал же поэт: «Остается одно: по земле проходить бестревожно. Невозможно отстать. Обгонять – только это возможно» [41]. А поэты не врут. Во всяком случае – в стихах.