Игры без чести - Ада Самарка Страница 57

Людмила быстро вышла на балкон и стала ругаться. Спросила, где это заведено — отправлять приглашения шифровками, сказала, что она чудом оказалась в одном лифте с девицей, у которой, как флаг, торчал этот флаер, который вообще потом бросили на пол, как собаке, что мы же взрослые люди (последнюю фразу она произнесла значительно теплее, чем собиралась).

— Людмила, но вам же на самом деле было интересно?.. — ответил голос, скатываясь на совсем тихий, низкий баритон.

— Интересно? Ни капли! Это все дурацкие подростковые шалости, слава богу, что я не платила вам денег. Или вы еще просто не успели попросить. Господи, да вы же там все аферисты, почему вы так шифруетесь, прячетесь, пытаетесь строить из себя что-то значительное, а сами просто нули, пустышки?!

— Ваша бурная реакция лишь подтверждает мои предположения, Людмила, я буду рад видеть вас завтра вечером на том же месте. Вы услышали, что я сказал? Я буду рад вас видеть.

Неопознанный абонент отключился, а Людмила, позвонив по двум телефонам, что у нее были, надиктовала на автоответчик сообщение, что ее интересует индивидуальный тренинг личностного роста. Ей быстро перезвонили, сказали, что индивидуальных тренингов не бывает — ведь принцип тренинга и заключается именно в групповом преодолении барьеров, в технике ведения споров, в развитии «чувства локтя».

— Ага, понятно, — без энтузиазма сказала Людмила, с пугающей ясностью понимая вдруг, что воспоминание о завязанных глазах, о сухом наэлектризованном воздухе, о мягком голосе — приглушенном, каком-то влажном, прямо где-то между ухом и скулой, — растапливает многовековые ледники у нее внутри, которые не таяли со времен первой любви в институте (да и то было с Юркой, а с ним, кажется, ледники вообще никогда не таяли).

Вадик смотрел на нее со страстью и восхищением. Людмиле становилось почти смешно оттого, что они оба на этой корпоративной пьянке, среди общего бестолкового разнузданного веселья являются обладателями общей тайны. Ведь происхождение тайны, область, накрытая тенью ее распахнутых кожаных крыльев, — не вызывала теперь никакого сомнения.

— Меня только немного пугает то, что я не замечу следующего знака, я ведь такая рассеянная, — просто сказала Людмила.

— Ты? — Вадик прищурился и немного выпятил нижнюю губу, улыбаясь. — Ты никогда ничего не пропустишь…

Людмила вздохнула и согласилась.

Хотя следующее приглашение было написано на асфальте — утром она посмотрела в окно, и на тротуаре перед офисом, где Вадик обычно ставит машину, было написано, так, как в современных мегаполисах пишут девушкам поздравления с днем рождения: «Люда, сегодня в 20:00».

Она приехала спокойной и немного уставшей. Дам в вечерних платьях не было, зато снова пришлось завязывать глаза. Пахло какими-то благовониями.

Маэстро говорил, что только что они распрощались с ее «парой». Хоть они и никогда не видели друг друга, но были парой. Непонятно почему, но Людмиле было приятно — все-таки победа. Ей было приятно лечь на что-то не очень мягкое, как она себе это представляла, — что-то вроде кушетки в современном массажном кабинете. Маэстро говорил, что она должна открыться, а для этого нужно рассказать все. И Людмила сама немного удивлялась себе и гордилась собой оттого, как легко и непринужденно у нее сдвигается заслонка с сокровенных воспоминаний о том, о чем не принято распространяться вслух, как все это — невысказанное — хотело, оказывается, быть произнесенным. И как просто строить общение с обезличенным собеседником, который вызывает у тебя симпатию.

— Потому что ты видишь меня так, как тебе хочется меня видеть. Относись ко мне как к мужчине внутри себя, у тебя с детства должна быть такая фигура. Ты должна выдумать меня, ведь цель этого всего — познать саму себя. А я — твой проводник. Потому смело думай обо мне так, как тебе приятно было бы думать.

И Людмила говорила, что думала. Что у них с мужем все-таки все построено на партнерстве. Это идеальная модель брака, так как восторженные чувства выветриваются через первые три месяца совместной жизни, а брак — это все-таки продуманные отношения двух похоже мыслящих людей, без каких-то общих интересов он обречен на крах, нужен хотя бы один интерес, например — дети. Или вот еще бывает брак, построенный на компромиссах, которые со временем, не прощенные, вылезают изменами, болезнями и так далее. То есть в идеале, чтобы было как у них, — максимально трезвый подход, предельная открытость. Но проблемы есть и у них с Юрой, они хоть и все оговаривают, но в интимной жизни не хватает экспрессии.

— Там у вас тоже рассудочность, а хочется, чтобы была анархия?

— И какофония, — серьезно сказала Людмила, обдумывая суть неожиданно нарисовавшейся проблемы, а Вадик со Славкой стали с тех пор прочно употреблять это словосочетание, анархия и какофония, вместо поднадоевшего «ураган и Кобзон».

Нюансы и детали из того, что Люда не сказала на протяжении последовавших двух с половиной часов, было рассказано Вадику, как невольному поверенному, начавшему выполнять свою роль еще до начала всего, в номере в Пуще-Водице. На третьем сеансе Славка сидел у нее в изголовье и мягким голосом, почти полушепотом, как разговаривают опытные сластолюбцы во время особенно пикантных упражнений, спрашивал, как прошел день, о чем она думала, как проснулась. Какими были первые минуты после пробуждения. Людмиле нравились такие вопросы и что можно довериться маэстро: такому, которого она выдумала для себя.

Славка к тому времени пребывал в некотором недоумении, так как никаких проблем у Людмилы не обнаруживалось. Они с Вадиком рассчитывали наткнуться на некую важную тайну или на страх — на чем потом можно было бы строить дальнейшие эксперименты, но Людмила оказалась чем-то вроде лошади Пржевальского (как сказал Вадик, у которого было очень развитое образное мышление) — крайне устойчивым существом, прочно стоявшим на земле. Она, например, не боялась старости. Ей было, по большому счету, все равно, как она выглядит, и ее мало волновало чужое мнение и то, как она будет выглядеть в чужих глазах, ей было не страшно даже самое главное, то, чего, по идее, должны бояться все женщины — что что-то случится с детьми. Людмила совершенно спокойно рассуждала, что есть вещи, от которых не застрахован никто, так можно всю жизнь бояться, что твоего ребенка постигнет какая-то ужасная травма или болезнь, но окажется, что все хорошо, а нервные клетки-то не восстанавливаются. Вернее, это она потом сказала Вадику, с которым чувствовала себя чуть свободнее (хотя не затрагивала слишком интимные темы). Славке она сказала очень интересно — на тему страхов за близких:

— А зачем мне бояться?

Он переспросил:

— Как? — Это ненужные мысли, — объяснила Людмила, и тут нельзя было не согласиться: и впрямь ненужные…

То, что ей нужно, было очевидно для Вадика и непостижимо для Славки, у которого всегда туговато складывалось со своевременным распознаванием ключевых женских флюидов, направленных на его участие в реализации их основных инстинктов. На четвертом сеансе он, как учили, положил руку ей на бедро, Людмила глубоко вздохнула, и было видно, как под повязкой приподнялась бровь. Они поговорили немного о куннилингусе и что это ее фантазия (с фантазиями в незамусоренном Людмилином мозгу была напряженка), причем тут она совершенно спокойно допускала, что выполнять остро-популярную в новом тысячелетии процедуру может и не обязательно муж.