Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком - Михаил Трофименков Страница 57

Надо особо выделить ту роль, которую Джек Лондон отводит в дальнейших судьбах человечества рабочей бюрократии и аристократии. Благодаря их поддержке американской плутократии удается не только разгромить восстание трудящихся, но и удержать свою железную диктатуру в течение трех следующих столетий. Не будем с поэтом спорить насчет срока, который не может не казаться нам чрезмерно долгим. ‹…› Художник ‹…› оперирует столетиями, чтобы измерить тираническую волю эксплуататоров и изменническую роль рабочей бюрократии. ‹…›

Читая, не веришь глазам: ведь это же картина фашизма, его экономики, его государственной техники, его политической психологии!

В конце 1940-х, уберегая близких от давления и шантажа ФБР, Джоан посвятит себя созданному ею в Сан-Франциско книжному магазину.

Кинотеатральная молодежь, как правило, питала к СССР не столько политический (что сближало «внуков» с «экономически-эсхатологическими» экспатами), сколько эстетический интерес, имевший свойство переходить в экстатический. Они наследовали не столько Риду, сколько Дункан, первой увидевшей в революционной России территорию, на которой воплотимы не только политические, но и эстетические утопии:

Я оглядывалась с презрением и жалостью на все старые установления и обычаи буржуазной Европы, которые я покидала. Отныне я буду лишь товарищем среди товарищей. ‹…› Прощай, неравенство, несправедливость и животная грубость старого мира, сделавшего мою школу несбыточной!

Другое дело, как эволюционировал их эстетический интерес. Вот, например, Бурк-Уайт, в огне не горевшая и в воде не тонувшая.

Женщину, которая шла на дно Средиземного моря на торпедированном судне, которую, выброшенную на арктический остров, расстреливали пулеметы люфтваффе, побывавшую в Москве под бомбами, выжившую в вертолете, рухнувшем в залив Чесапик, в редакции Life знали как Неистребимую Мэгги.

Хотя в момент приезда в СССР, в 1930-м, ей всего 26, она не просто звезда фотожурналистики (звездой может стать каждый), но и занимает (это за гранью фантастики) высокий пост в редакции Fortune, входя в узкий круг самых высокооплачиваемых женщин Америки. Она из тех детей индустриальной эры, которые не открывают, а создают поэзию машин. Ее фото строящейся плотины Форт-Пек (1936) – символ «нового курса». В СССР – по дороге она снимала шахты Рура – ее влекут великие стройки.

Индустриальная поэзия и никакой идеологии: Бурк-Уайт искренне декларировала это. Но, увидев ее снимки, видный большевик и начальник Центрального управления шоссейных дорог и автомобильного транспорта Леонид Серебряков – троцкист, только что восстановленный в партии и освобожденный из ссылки, – воскликнул: «Вы можете оказать огромную услугу СССР! Это то, в чем нуждается Россия!»

Она будет возвращаться в СССР снова и снова: в 1931-м, 1932-м, в 1941-м… Пик ее карьеры – фото улыбающегося Сталина, но о нем речь впереди.

* * *

Американских «паломников» большевики не только не подкупали, но даже не пытались распропагандировать. Это было строго-настрого запрещено. Сначала – из-за отсутствия дипотношений, страстно необходимых Москве. СССР пытался заслужить их, а попытка промыть мозги янки была чревата скандалом, который похоронил бы надежду на признание. Потом – из-за того, что отношения наконец установлены. Москва слишком дорожила ими, и враги ФДР обрадовались бы любому предлогу для их разрыва. Большевики здраво рассудили: отсутствие агитации – лучшая агитация.

Утверждать, что американцам демонстрировали потемкинские деревни, – это даже не смешно. Их было слишком много, слишком многие проводили в СССР несколько месяцев, если не лет, и путешествовали – за исключением Средней Азии – без ограничений. Чтобы ввести их в заблуждение, пришлось бы всю страну превратить в потемкинскую деревню.

[Драйзер] приехал к нам с твердым намерением обмануть большевиков и уверенностью, что большевики хотят его обмануть. Ему казалось, что ему покажут специально подготовленные детские дома, казармы, тюрьмы и т. д. С вечера он заказывал, что он хотел бы посмотреть. Ему составляли список. Но если в списке, например, была указана Бутырская тюрьма, то он выражал желание осмотреть Таганскую тюрьму, причем следил, чтобы никто не подходил к телефону. Когда с ним поехали на Юг ‹…› не предупредив никого, он сходил с поезда и отправлялся в город, в деревню. Все время он обманывал нас. ‹…› [В книге «Драйзер смотрит на Россию»] он заявлял, что все, что делается в нашей стране, замечательно ‹…› и то, что труд у нас в почете, он приветствует целиком и полностью. Таким образом, он увидел, что никто его обманывать не хотел. – Сергей Динамов.

Убедиться, что вымытые и продезинфицированные декорации не возводились даже для Драйзера, позволяет такая деталь. В Одессе перед посадкой на пароход он «вдруг прислонился к решетке дока и, отчаянно почесываясь, заявил: „Боже, кажется у меня вши!“» (Кеннелл).

Единственной материальной приманкой была стоимость поездки: были бы пятьсот долларов. Столько в «Интуристе» стоили стодневная виза, дорога в каюте третьего класса, проживание и питание. Даже те, у кого за душой, кроме пяти сотен, ничего не было, чувствовали себя в Москве королями. Тарелка икры и графин водки обходились в ресторане в сумму, эквивалентную 50 центам. Приработок любой образованный американец находил без труда: корреспонденции из России газеты – вплоть до заштатных, выходивших на малой родине «паломников», – отрывали с руками.

В Финляндии, Германии или Франции путешественники пересаживались на поезд. Знакомство с советским бытом разочаровывало, а то и шокировало, – картинки всеобщего счастья в стоимость поездки не входили.