Сын счастья - Хербьерг Вассму Страница 57

Женщину с собачкой звали Бирте. Это был настоящий фрегат. Живот ее затрясся, когда она убрала со стола свои маленькие пухлые ручки и сложила их на коленях.

«Неужели тут этим занимаются у всех на глазах?» — подумал я.

Я заметил, что Аксель быстро трезвеет, и от этого почувствовал себя еще более одиноким.

Женщины выжидающе смотрели на нас. Я старался не встречаться с ними глазами. Наконец Мадам спросила:

— Не выпьют ли господа по стаканчику пива, прежде чем пройдут в кабинеты?

— Какая у вас плата? — кашлянув, спросил я. Она назвала цену и обратила наше внимание на то, что пиво подается бесплатно.

— С каждого? — спросил я, беря на себя бразды правления.

— С каждого! — Мадам закатила глаза к потолку.

— Столько у нас нет, — признался я. Мадам по очереди оглядела нас.

— У нас твердые цены, и мы берем только наличными, — решительно сказала она. Было видно, что она нам не верит.

— Мы вместе располагаем лишь половиной той суммы, которую вы назвали. — Я встал. Аксель тоже вскочил.

Он не учел длину своих ног. Женщины успели схватить стаканы с пивом и вазу на высокой ножке. Мы чувствовали себя оловянными солдатиками, уцелевшими на опасной войне.

Женщины переглянулись. Очевидно, они привыкли разговаривать глазами.

— Вы очень молоды, — мягко, по-кошачьи сказала Мадам.

— Ну-у, предположим, — протянул Аксель.

— Вы красивы, особенно тот, темненький, с такими дивными глазами. — Мадам говорила о нас как о собаках.

Толстуха на кушетке заколыхалась от смеха. Брошенный на нее взгляд Мадам был способен убить быка. Мгновенно воцарилась тишина. Женщины по очереди сделали по глотку пива. Это было похоже на ритуал. Мадам медленно раскурила трубку, внимательно разглядывая нас сквозь дым.

— Высокий не очень красив, но у него широкие плечи, — сказала она женщинам, сидевшим на кушетке.

— Не спорю, — миролюбиво согласилась толстуха.

— Но это ему не поможет! — Самая молодая захихикала, прикрывшись рукой.

У нее прыщи и плохие зубы, мстительно подумал я и повернулся, чтобы уйти.

— Постойте, господа, — сказала Мадам.

По спине у меня побежали мурашки.

Мадам подошла к кушетке и о чем-то пошепталась с толстухой, наконец она повернулась к нам и мягко спросила:

— Сколько у вас всего денег?

Мы с Акселем переглянулись, покраснев до корней волос. Потом достали из карманов все, что у нас было. Мы не успели выложить деньги на стол, как четыре головы склонились над ними и стали считать.

Наконец головы поднялись. Мадам сухо сказала:

— За такие деньги, мои юные друзья, кабинетов вам не видать. За эту цену можно получить женщину либо у городского вала, либо на кладбище.

Она милостиво кивнула нам. Потом пальцем поправила волосы.

— Я сама возьму их в кабинет, — сказала она остальным, точно мы были глухие.

Толстуха хотела запротестовать, но раздумала. Двое других окаменели от изумления.

— Но, матушка, какой же вам смысл? — удивилась толстуха.

Мадам вздохнула.

— Нынче воскресенье. А в воскресенье принято делать добрые дела, — сказала она.

Отступать было поздно. Слишком поздно. Даже у Акселя лоб покрылся испариной. Нас препроводили в маленькую темную комнату, тоже без окон. Я подумал, что, если случится пожар, мы из огня земного окажемся прямо в адском, — бежать отсюда не было никакой возможности.

Я хорошо знаю, как может стучать сердце. В том числе и по собственному опыту. Но в ту минуту мое сердце затихло. Дышать я тоже не мог. Это была клиническая смерть.

В комнате было слишком темно, чтобы мы могли разглядеть опрятность кровати, стоявшей посередине. За черной ширмой угадывался умывальник. Мадам принесла с собой фонарь с зажженной свечой и поставила его на табуретку за ширмой.

— Прошу вас, располагайтесь! — Она кивнула на кровать.

Аксель толкнул меня в бок, но я не двинулся с места. Он с трудом выдавил из себя улыбку.

Я сел на край кровати и смотрел на ширму, за которой скрылась Мадам. Она налила в таз воды. Потом стянула с себя свою просмоленную обшивку со спиралями. Сквозь щели в ширме мелькнула ее кожа со множеством складок. Потом она медленно натянула на себя какой-то белый хитон. Аксель судорожно глотнул воздух у самого моего уха.

Остановить это было уже невозможно. Мадам вышла из-за ширмы, освещаемая сзади неярким светом, который позволял видеть сквозь легкую ткань ее бедра и ляжки. Они колыхались. Колыхались не только они, но и вся комната.

Потом она начала медленно раздевать Акселя, разговаривая с ним, словно с одной из своих собачонок.

Она сняла с нас всю одежду, начиная от пояса и ниже. Мы даже помогали ей. Я не смел взглянуть на Акселя. Если бы Аксель запротестовал, я поддержал бы его. Но он делал вид, что все идет как положено. Мне вообще казалось, что он двигается как во сне.

Кровать была слишком узка для троих. Мы чуть не потерпели кораблекрушение. Тогда Мадам сняла перину вместе с простыней и расстелила их на полу.

Она легла между нами и стала ласкать нас, словно мы были единым телом. Ее руки обращались с нами как руки Олине с тестом.

Я думал, что не выдержу первый. Но Аксель опередил меня.

Неожиданно Мадам повернулась к Акселю задом и задрала подол хитона, из-под которого показалась белая гора. Гора кокетливо покачивалась перед ошалевшим от неожиданности Акселем.

Трудясь надо мной, Мадам предлагала Акселю другую часть своего тела! Потом она вывалила из хитона свои груди.

— Давай, давай! — властно проговорила она, уронив на меня два кожаных бурдюка.

Кажется, я не молился. Хотя следовало бы. Помилуй, Боже, всех нас, бедных грешников!

Аксель постепенно нашел нужный ритм у нее за спиной. Наконец черт вырвался наружу! Аксель вцепился в Мадам, как хищник, и крепко прижал ее ко мне. На некоторое время я умер, задушенный ее огромными грудями.

Можно не вспоминать об этом каждый день. Но забыть этого я не смогу никогда!

Наконец Аксель упал. Его дыхание было похоже на пыхтение паровоза, пытавшегося сбавить скорость.

А вот со мной у Мадам ничего не получилось. Я чуть не плакал от стыда. Поняв, что со мной происходит, Аксель ушел за ширмы. Но это не помогло. Я снова был в доме кожевника. Был полон неукротимых сил в умелых руках фру Андреа. Но как только Мадам пыталась помочь мне, я опадал. И это повторялось бесконечно.

Наконец Мадам сдалась. Она погладила меня по бедру и сказала, желая утешить: