Куклу зовут Рейзл - Владимир Матлин Страница 56

Сознавал ли это сам Зиновий? Понимал ли он в свои семнадцать лет, что влюблён? Понимал, но не хотел признаваться себе в этом. Всё в нём восставало против странной, как он считал, противоестественной любви. Он ненавидел себя, но ничего поделать не мог: эта женщина — ровесница его матери, жена полковника, мать его друга — владела его помыслами денно и нощно. В своих грёзах он говорил с ней, притрагивался к её нежной коже, мягким белокурым волосам, гладил её плечи, грудь…

Промучившись несколько дней, Зяма принёс в грыдловский дом и отдал в руки Ларисе Витальевне заветную зелёную тетрадь. Будь что будет. Может быть, она не догадается… или догадается, но сделает вид, что не поняла. А может, вообще перестанет пускать его в дом. Будь что будет, но она должна это видеть…

Через два дня Глеб на перемене сказал Зяме, что мама хочет с ним поговорить. Разговор состоялся в кабинете, с глазу на глаз. Лариса Витальевна усадила Зяму в кресло, сама села за письменный стол и закурила сигарету. Зяма впервые видел её курящей. Она посмотрела ему в лицо несколько удивлённым взглядом и тихо сказала:

— Это серьёзно, Зиновий. У вас большое дарование, нет сомнений. Литература — ваше будущее… и настоящее тоже: можно публиковать хоть сегодня, говорю совершенно ответственно. Вы не посылали свои стихи в журналы?

— Нет, — ответил он и покраснел, щёки запылали малиновым цветом. — Мне казалось, что тематика не подходит для журналов.

— Напротив, сейчас такие стихи весьма популярны. Недовольство собой, конфликт с окружением, вызов судьбе… вечные темы. И конечно, любовь к воображаемой Прекрасной даме — без этого какая же поэзия?..

Краснеть дальше было некуда. Зяма молчал, голова слегка кружилась. Решительным жестом она загасила сигарету:

— У меня конкретное предложение: я берусь опубликовать подборку в нашем журнале. Не самое авторитетное издание, но для начала вполне подходит. И попрошу кого-нибудь из коллег черкнуть предисловие — ну представить молодого автора. Не возражаете?

— Не возражаю, — выдавил из себя Зяма.

— Вот и прекрасно, договорились. А сейчас пошли в столовую чай пить, Глеб дожидается. Между прочим, я скажу ему про ваш успех… нет, не возражайте. Пусть знает, что не все его ровесники превратились в безразличных охламонов…

После того памятного разговора жизнь Зиновия Фиша существенно изменилась. И сам он изменился.

Публикация, первая в жизни публикация в популярном журнале… Всё было как обещала Лариса Витальевна: подборка из четырёх стихов, благожелательное предисловие известного литератора и даже небольшой гонорар. Правда, одна трудность несколько портила дело: стихи были напечатаны под псевдонимом. Сообщая радостную новость о том, что главный редактор согласился на публикацию, Лариса Витальевна обронила:

— Да, чуть не забыла. Редактор просил вас взять какой-нибудь псевдоним. А то, знаете, Фиш, да ещё Зиновий — как-то не благозвучно… Прошу прощения.

Тут же совместными усилиями был изобретён псевдоним: 3.Рыбников. Так что теперь, показывая публикацию в журнале, Зяма должен был пояснять, что Рыбников — это он и есть.

На разных людей публикация производила разное впечатление. Для Надежды Степановны, например, это был настоящий праздник. И уж конечно, она постаралась, чтобы в школе об этом знал каждый учитель и каждый ученик. Но реакция со стороны соучеников была сдержанной, если не сказать хуже. Мальчики спрашивали, сколько поэту платят и как — со строчки или поштучно. А девочки хихикали и интересовались, у кого это он видел «ломкий профиль»? И у кого «чарующий голос»? Мама прочла стихи и сказала: «Основное время следует уделять учёбе». Труднее всех пришлось с бабушкой: она никак не могла понять, кто автор стихов:

— Ты? Но тут сказано: «Рыбников». Так при чём здесь ты? Что? Псевдоним? А зачем он тебе нужен, у тебя своя фамилия есть. Папа твой был Фиш, и дедушка тоже. У нас в Тульчине столько родственников было, и все имели фамилию Фиш. Почти всех убили…

После первой публикации последовали другие. Молодого, подающего надежды поэта 3.Рыбникова стали упоминать литературные обозрения. Потом наступил следующий этап: его стихи стали включать в сборники молодых поэтов. И наконец одно частное издательство (они тогда только начали появляться) решило издать индивидуальный, личный, отдельный сборник его стихов под названием «Судьба на заре». Выход сборника совпал с окончанием школы. И сборник открыл ему дорогу в Литературный институт.

Годы, проведенные в Литературном институте, были лучшим временем в жизни Зиновия. Из тихого, неприметного еврейского мальчика в перешитых штанах, над которым посмеивались соученики, он как-то сразу превратился в популярного, подающего надежды поэта, с которым все ищут дружбы и перед которым заискивают. Его литературные дела шли как нельзя лучше. Стихи Рыбникова стали появляться в самых уважаемых толстых журналах, и все отклики неизменно бывали положительными, если не хвалебными. Он завёл знакомства в журнально-издательском мире, и ему стали давать разную внештатную работу — отзывы, внутренние рецензии и тому подобное: работёнка непыльная и приносящая какие-то деньги.

Теперь главной проблемой было время — его катастрофически не хватало. С утра в институте, потом по редакциям, потом встречи с разными людьми… Домой он попадал только к вечеру. Но как бы ни было поздно и как бы ни устал за день, он садился к столу, загибал край синей клеёнки и начинал работать. Сидел долго, почти до утра. Мама тяжело дышала во сне, бабушка за занавеской охала и бормотала что-то на непонятном языке, а он напряжённо писал, обдумывая каждое слово, по многу раз зачёркивая и переписывая. «Стихи не очень трудные дела», — сказал однажды Есенин. Зиновий так не считал. С рассветом он ложился на диван, моментально засыпал, но и во сне продолжал искать рифмы и вылизывать каждую строчку. Он хронически недосыпал, дремал в институте на занятиях. Хорошо, что молодой организм кое-как справлялся с недостатком сна.

В институте его мэтром-наставником был назначен некий Василий Фомич Попрыкин, малоизвестный поэт, живший тем, что в своё время на его слова был написан «Марш подводников», получивший Сталинскую (ныне Государственную) премию. Благодаря этим подводникам Попрыкин держался на поверхности по сей день. К Зиновию он относился сдержанно: не расточал похвал, но и не критиковал особенно — всё вроде бы нормально, ну и ладно… И тем не менее он сыграл в жизни Зиновия важную роль.

В начале третьего года обучения в институте Зиновий с группой студентов побывал на экскурсии в Суздале. Архитектура старинных церквей и вся атмосфера древнерусского города произвели на него сильнейшее впечатление. Как обычно, натура требовала перевести эмоции в слова, и он засел за стихи. Через неделю-другую был готов цикл из пяти стихотворений, который Зиновий назвал просто: «Суздаль». Уверенный в успехе, он отнёс стихи в редакцию толстого литературного журнала, где его знал и где он раньше уже публиковался. Через несколько дней он получил ответ по почте, что было странно: обычно редактор, встретив его в коридоре, хлопал по спине, провозглашая: «Молодец! пойдёт!» А тут в официальном конверте за подписью завотделом поэзии Е.Т.Сысоева отказ без объяснения причин, если не считать за таковое: «Стихи не могут быть опубликованы по причинам художественного характера».