Варварская любовь - Дэни И. Бехард Страница 56

В своей комнате в трейлере Брендана Говарда он работал над позами, требующими более серьезных усилий. Он часами практиковал глубокую медитацию, держа ладони на голове и дыша, свернув язык в трубочку. Скоро Харви обнаружил, что уже не задыхается из-за разреженного воздуха. Он читал книги о йоге и изучал анатомию, учился говорить о своем теле в научных терминах. Потея, стоя на голове, он ощущал себя первобытным, более не одомашненным существом. Он гордился рассветами, когда удавалось встать для самоотверженного служения в три часа утра и прогреть машину. Гордость вызывали даже страдания, и хотя учитель говорил, что только аскет, садху, может насладиться страданием и увильнуть от обязанностей по отношению к миру, Харви работал на благо общины. Ему нравились древние обряды, одеяния и чувство традиции, власть отжившего. Однажды, восторгаясь своей новообретенной сущностью, он осмелился пригласить на свидание хоть кого-то – невзрачную девушку чуть ниже его самого с сизыми шрамами от прыщей на щеках.

Извини, сказала она ему, вечером я иду петь с друзьями.

А, отозвался он и подождал, но приглашения не последовало. Вернувшись домой, он сосредоточился на дыхании, зажал одну ноздрю – так выдох звучал как проколотое колесо.

Вы должны сопротивляться мыслям о себе, преодолевая жизнь как страдание, говорил им учитель на еженедельной лекции. Над холмами завывал весенний ветер. Все говорили об ионных разрядах в воздухе и о том, что традиционные общества осуждали преступления более строго, если их совершали в сезон ветров. Учитель страдал страшной аллергией на пыль и на можжевельник. Его всклокоченная борода лежала на груди, и он все время сморкался.

Прислушивайся к ветру, сказал он. Это хаос тебя пугает. Хаос в тебе пугает тебя. Погляди на мир. Связи не распались. Будущее бесформенно. Нас ничто не удерживает. Хаос был раньше, но не такой, как теперь. Пройти через него поможет лишь мудрость.

Харви часто слышал, как учитель говорил, что история – это тяжкое бремя и что американцам повезло из-под него выскользнуть. Древняя мудрость вечна и их меняет. Но кем они станут? Новым орденом, вроде воинов-джедаев в белых плащах предков Супермена, способных перемещать кристаллы усилием воли? А Эрве Эрве? Эрве-Франсуа-Эрве? Он вспоминал отцовские истории, жестоких людей, стойкую бабушку.

Забудьте прошлое, говорил учитель и таращил глаза; тюрбан сполз набок.

На следующий день Харви поехал в Санта-Фе и зашел в супермаркет. Ему были нужны трусы, но кончилось тем, что он битый час ходил там из магазина в магазин, останавливаясь посмотреть музыкальные видео в «Фут локере» и фильмы в «Радио-шеке». Мимо прошла девушка-мексиканка в сетчатой блузке, вероятно лет тринадцати, демонстрируя черный лифчик. Ему хотелось, чтобы все это отправилось на костер. Он не хотел быть похожим на отца.

Когда Харви собрался домой, разразилась буря. Машины, остановившиеся на красный свет, трясло. Ветер очистил его переднее стекло песком, маленькие кусты перекати-поля пересекали шоссе, как испуганные кошки. Молнии пробили дыры в гористом горизонте до самого юга.

История, хаос, страдание? Имеют ли слова смысл для природы? Может, даже ашрам – это слишком, жизнь аскета предпочтительней: пещера или монастырь, чтобы укрыть его от оценивающего взгляда. Но разве его сердце создано для одиночества? Путешествие начинается с выбора имени, ну а потом?

Когда он появился на вечерней лекции, обитатели ашрама собрались снаружи. Некоторые для защиты от песка нацепили очки. Пропал Сири Рам шести лет, его пес, метис хаски Снежок, часто сбегал с бродячими собаками. Все решили, что он пошел его искать. Пока собирались поисковые группы, Харви дрожал в высокогорной пустынной ночи.

Группы углубились в холмы, дули в свистки, кричали, во мраке метались огни фонариков. Ветер сбивал людей с ног, словно они входили в прибой. Можжевельник и кактусы всех видов, даже опунции, ждали их, чтобы опутать ноги. Скорый и безмолвный лунный свет придавал скалам вид затонувших кораблей.

Из оврага послышалось тявканье собаки. Сначала скулеж, потом лай, будто пес просил его вывести. Они шли по краю скалы, пока фонари не осветили Снежка в клубящейся пыли. Ветер уничтожил следы драки, кто бы там ни дрался. На камне отпечатались кровавые следы лап. Сухое, согнутое дерево на склоне сломалось, Снежок стоял под ним с опущенной мордой, покрытой кровью и пылью, и тяжело дышал.

СОБАКА СЪЕЛА РЕБЕНКА

(Нью-Мексико) Ночью во время бури, самой сильной за несколько десятков лет, мальчика растерзала его собственная собака… Власти полагают, что собака присоединилась к стае бродячих псов, и когда мальчик отправился на поиски, приняла участие в его преследовании…

Ветер раскачивал трейлеры и разрушал сады для медитации.

Учитель, сказал он, дайте мне имя.

Ты будешь Сат-Пуджа. Это могучая мантра, и, жертвуя истине, ты будешь истинной жертвой, великим посвященным.

Каждое утро он медитировал с этим именем.

Харви, произнесла мать по телефону.

Это Сат-Пуджа, мата.

Какой фанатик, подумала она, назвал меня мамой по-индийски, и он со смесью гордости и беспокойства и любопытства к странному механизму, самому себе, подумал то же самое.

Зачем ты это делаешь? – спросила она.

Он хотел поведать ей, что их жизнь была иллюзией, но разве она захочет измениться, или можно ли требовать от нее страдания?

Оба терпеливо ждали у телефонов. Наконец слабым голосом она сказала: я горжусь тобой. Что бы ты ни сделал, я тобой горжусь.

Нью-Мексико

2006

Через неделю после наречения Сат-Пуджа принял бессрочный обет молчания. Это было очень легко, просто для того, чтобы выждать подходящего случая и назначить время вступления в обет, он заблаговременно – устно и по телефону – предупредил всех, что не будет разговаривать, чтобы никто не беспокоился, если он вдруг перестанет общаться. И однажды на рассвете он сделал глубокий вдох, выдохнул через рот, словно очищая нёбо от всей бессмыслицы, сказанной прежде. Он где-то читал, что начинать надлежит именно так.

Каждое его действие отныне стало медитацией. Стояла отчаянная июньская жара. Он начал поклонение священной книге, совершал предрассветную службу в нетопленной кухне, пахнущей луком, чесноком и топленым маслом, отказался от легкого тюрбана, вроде индийского пагри, и перешел к башнеподобному улью. По правде говоря, он наматывал такой высокий тюрбан, что время от времени ему приходилось его придерживать на манер капризной светской дамы, поправляющей прическу. Он накупил религиозных одеяний и безделушек и даже пытался отрастить бороду. Его подбородок обрамил белобрысый пушок, как у глубокой старухи.

Он не оставил йогу и принимал мучительные позы, чтобы освободиться от тревог и страстей прошлых жизней. Надавливая на глазные яблоки, он вызывал световые круги, которые плыли перед его внутренним взором: сожранный мальчик, яркие ошметья куртки. Он понятия не имел, как отказаться от мира, и без сомнения, по-прежнему жил внутри него, к тому же мир казался слишком грязным, чтобы на него покушаться. Копаться в земле Сат-Пудже тоже не слишком нравилось. Стоило ему на секунду нагнуться, чтобы включить разбрызгиватель в огороде, как у него обгорел загривок. По большей части он просто сидел, потея, в тени растений ашрама, мечтая снова возвратиться в пропеченную, словно корка на пироге, пустыню.